Федор Сологуб - Земле земное

За рекою раскидывались поля, широкие, замкнутые далекою, непонятною чертою, - и за нею тревожно подозревались новые неведомые дали. Между колосьев по дороге поднимались и плясали иногда серые вихри. В зеленовато-золотистом колыхании колосьев Саша чувствовал соответствие с тем, что двигалось и жило в нем самом земною, мимолетно-зыблемою жизнью. Значительно и строго было выражение полей и всей природы, - хотелось разгадать, чего она хочет и к чему она вся, - но трудно было и думать об этом. Промелькнет неясная мысль - и погаснет, - и Саша опять в тягостном, томном недоумении. И он думал тогда, что злая, коварная природа какими-то чарами отводит его от познания о своей тайне, чтобы таиться и лукавить по-прежнему. И как рассеять эти чары? Как понять эту чудную и родную жизнь?

Саша повернулся на живот и лег лицом к земле. В траве кишел перед ним целый мир - былинки жили и дышали, жучки бегали, сверкали разноцветными спинками, шелестели еле слышно. Саша ближе приник к земле, почти прилег к ней ухом. Тихие шорохи доносились до него. Трава вся легонько, по-змеиному, шелестела. От движения испаряющейся влаги шуршал порою оседавший земляной комочек. Какие-то струйки тихо звенели под землею.

Лепестинья пришла погреться на солнце. Кряхтя, она опустилась на траву рядом с Сашею. Саша ласково посмотрел на нее черными вопрошающими глазами. Лепестинья захватила горсть земли сухими руками, и уже Саша знал, что сейчас Лепестинья станет любовно растирать землю и тихо забормочет:

- Земля еси и в землю отыдеши.

И Саша легонько улыбался, услышав эти знакомые, страшные кому-то, но не им обоим слова.

- Ох, Сашенька, стара я стала, - сказала старуха, - уж и солнце от меня отвертывается, греть меня, старую, не хочет.

Саша с удивлением, внимательно посмотрел на Лепестинью и сказал нежным, звенящим голосом:

- А вот ко мне, Лепестиньюшка, так все поворачивается, - точно смотрит на меня, - и трава, и кусты, - все, что далеко, что близко, все. Вон там, видишь, на том берегу серый камень, и тот на меня уставился.

- Да тебе примстилось, поди, - опасливо сказала старуха.

- Нет, Лепестиньюшка, - весело ответил Саша, - мне никогда ничего не кажется. А только так все ясно да странно как-то. Так вот и вижу, что хоть глаз там и нет, а смотреть - смотрит.

- Безглазая засматривается, - шамкала старуха. - Поберегайся, голубчик: приглянулся ты ей, курносой.

Она сидела на траве, охватив колени морщинистыми, коричневыми руками. Ее слезящиеся глаза тупо смотрели куда-то прямо и далеко. Дряхлое лицо ее не выражало ни удивления, ни сомнения.

- Ну да, безглазая. Тоже выдумаешь, - тихо сказал Саша и подумал немного. - А почему? - вдруг спросил он.

Приглянулся-то почему? - переспросила Лепестинья. Глаза, вишь ты, у тебя, - глаза нехорошие.

- А чем, нянечка, нехорошие? - ласково спросил Саша.

- Глаза-то у тебя смотрят, куда не надо, видят, что негоже. Что закрыто, на то негоже смотреть. Курносая не любит, кто за ей подсматривает. Поберегайся, миленький, как бы она тебя не призарила.

- Да разве я за ней, нянечка, подсматриваю? - еще ласковее промолвил Саша, и чистый, как подснежный ручей, голос его звенел нежно и сладко.

- Везде она, голубь мой, все она, - и в травке, и в речке, - медленно и уныло говорила старуха. - Ты идешь, - и она тут же ползет, травку сломит, козявку задавит. Негоже смотреть много, не любит она.

- Так как же быть-то, миленькая нянечка, коли глаза сами смотрят? спросил Саша, улыбаясь, глядя на старуху неотступно-вопрошающими глазами.

- Что поделаешь, голубчик! Такие уж, видно, тебе глаза Бог дал, ничего не поделаешь, жаленный, - ты ими и не хочешь, да видишь.

Саша закрыл глаза. Он думал, что умрет скоро и будет лежать в земле и тлеть. Но не страшило его, что лежать ему в родной земле. Он любил землю. Любил уходить подальше в поле, быть в одиночестве, приникнуть к земле, слушать ее шорохи и шепоты. Любил ходить босыми ногами, чтобы чувствовать землю ближе.

Саша сел, взял в руки жалею и принялся дудеть в нее. Полились нежные, жалобные звуки. Рождались грустные, томительные мысли.

Вот пришел товарищ с удочкою. Мальчики побежали к реке, радостно разговаривая о рыбах. Оба они залезли в воду удить, - и холодное плескание о голые колени отогнало непосильные, печальные думы.

Река была тихая, вся гладкая да ясная на солнце. Но маленькие струйки тревожно звучали, ударяясь о берег, и рыбки порою тревожно плескались, а река стремилась медленно и неуклонно. Серовато-зеленый тростник колыхался в воде у берега, и по высоким стеблям его пробегал порою сухой, слабый шум.