Александр Солженицын: На возврате дыхания и сознания

Такие перспективы по нашему понятию близки к концентрированному земному аду, и тут многое могло бы вызвать недоумение и резкий протест, если бы при повторном чтении всего трактата не обнаруживалось, что он не должен быть читаем формально, буквально и с придирками к деталям. Что главная суть трактата не в том, что по поверхности выражено и иногда даже акцентировано, -- не политическая терминология и не интеллектуальные построения, а движущее его нравственное беспокойство автора и душевная широта его предложений, далеко не всегда точно и удачно выраженных.

Так и с техническими перспективами прогресса. Сахаров предупреждает -- политиков, ученых и всех нас, -- что понадобятся "величайшая научная предусмотрительность и осторожность, величайшее внимание к общечеловеческим Ценностям", и ясно, что такой призыв не есть практическая программа, что просить политиков о величайшем внимании к общечеловеческим ценностям или ученых о предусмотрительности в своих открытиях -- это тесовые загородочки хлипкие, уж сколькие в той шахте на дне. За всю историю науки от чего нас спасла та научная предусмотрительность? Если и спасла когда, так мы того случая обычно не знаем: одинокий ученый сжег свой чертеж, сжег и не показал.

Сам Сахаров своего чертежа -- вовремя не сжег. И тем-то теперь, может быть, угрызаем и с той-то болью выходит теперь на площадь передо всем человечеством сразу -- с воззывом: хотя бы НАЧАТЬ КОНЧАТЬ зло, хотя бы перед новыми худшими бедами остановиться! Он и сам знает, что осторожности -- мало, что "величайшего внимания" -- мало, но в его руках -нет его страшного изобретения, его ладони безоружно и дружески открыты нам, и он не столько учит нас, сколько увещает человекодушно.

Так и надежды Сахарова на конвергенцию не есть обоснованная научная теория, но нравственная жажда -- покрыть атомный грех человечества, избежать атомной катастрофы. (В решении нравственных задач человечества перспектива конвергенции довольно безотрадна: два страдающих пороками общества, постепенно сближаясь и превращаясь одно в другое, чтО могут дать? -- общество, безнравственное вперекрест.)

И призывы "не расширять зон влияния", "не создавать трудностей другой стране", пусть "все страны стремятся ко взаимопомощи", а великие державы добровольно отдают отсталым странам 20 % своего национального дохода -- это ведь тоже не практическая политика и не претендует быть таковой, это тоже -- нравственный призыв. И внутри страны "запрещение всех привилегий" -- тоже лишь сердечный возглас, а не практическая задача "левым коммунистам" да "левым западникам", -- ибо где ж им накопить такую заставляющую силу? Да и разве можно привилегии устранить "запретом", декретом? У нас их уже свинцом и огнем "запрещали", но из-под руки они тут же поперли опять, лишь хозяев сменили. Привилегии устранимы только всеобщею перестройкой сознания, чтоб они для самих владетелей не манящими стали, а морально отвратительными. Устранение привилегий -задача нравственная, а не политическая, и Сахаров так это и чувствует, так к этому и относится, но для нашего поколения утерян письменный язык нравственных сочинений, и наш автор вынужденно использует подручный невыразительный политический язык. Например, о сталинизме: "кровь и грязь запачкали наше знамя", -- ну, ясно же, что не о "знамени" печется наш автор, а выражает тем: душу нашу загадили, развратили нас всех!

Вся эта неприменимость расхожего языка и расхожих наших понятий к глубокому нравственному переживанию автора сказывается во многих местах трактата, сказывается и в заголовке, куда тоже не вместилось главное чувство А. Д. Сахарова, и оттого заголовок так длинен и перечислителен.

В этот заголовок еще вынесена ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ СВОБОДА. Именно в ней видит Сахаров "ключ к прогрессивной перестройке государственной системы в интересах человечества".

Действительно, в нашей стране интеллектуальная свобода преобразила бы многое сейчас, помогла бы очиститься от многого. СЕЙЧАС, из той впадины темной, куда мы завалены. Но глядя далеко-далеко вперед: а Запад? Уж Запад-то захлебнулся от всех видов свобод, в том числе и от интеллектуальной. И что же, спасло это его? Вот мы видим его сегодня: на оползнях, в немощи воли, в темноте о будущем, с раздерганной и сниженною душой. Сама по себе безграничная внешняя свобода далеко не спасает нас. Интеллектуальная свобода -- очень желанный дар, но как и всякая свобода -дар не самоценный, а -- проходной, лишь разумное условие, лишь средство, чтобы мы с его помощью могли бы достичь какой-то другой цели, высшей.