Александр Солженицын - Размышления над Февральской революцией

Говоря о причинах, мы, очевидно, должны иметь в виду залегающие обстоятельства - глубокие по природе, длительные во времени, которые сделали переворот принципиально осуществимым, а не толчки, непосредственно поведшие к перевороту. Толчки могут разрушить только нестабильную систему. А - отчего она стала нестабильной?

К таким причинам мы имеем право отнести всю войну в целом.

Весной 1917 любимое кадетское объяснение и было: что революция вызвана неудачным ведением войны и целью имела - вести её лучше и выиграть; что не было в России уважения к личности гражданина (образованного горожанина), от этого в стране не было порядка и от этого всё никак не было победы над немцами. Объяснение это не выдерживает и прикосновения критики. Наиболее уставшая от войны Действующая Армия была застигнута петроградской революцией врасплох, ещё и через две недели стояла почти безучастная и почти неповреждённая. Военно-материальное снабжение достигло к этому времени наивысшей точки. Снаряды, в том числе и тяжёлые, накоплялись весь 1916 год и начало 1917, - теперь русская армия могла вести верденский огонь по всему фронту. Напротив, революция не добавила никакого патриотического подъёма, а с отпадением понуждающей силы появилась у всех, начиная с движущего петроградского гарнизона, надежда уклониться от войны - и крепкая армия распалась в короткие месяцы, сделав войну полностью невозможной.

Но и большевицкое объяснение, что революция произошла как протест против войны, не подтверждается фактами и придумано партийными деятелями позже: никакого обозначенного, определенного движения против войны не было ни в армии, ни где-либо по России, и настойчивой громкой такой пропаганды тоже не было.

Однако война, безусловно, сыграла губительную роль. Вся эта война была ошибкой трагической для всей тогдашней Европы, а для России и трудно исправимой. Россия была брошена в ту войну без всякого понимания международного хода событий, при сторонности её главному европейскому конфликту, при несогласии её авторитарного строя с внешним демократическим союзом. Она брошена была без сознания новизны этого века и тяготеющего состояния самой себя. Все избывающие здоровьем крупные силы крепкой нации были брошены не в ту сторону, создалось неестественное распределение человеческих масс и энергий, заметно перегрузилась и смешалась администрация и организация, ослаб государственный организм. И даже всё это было бы ещё ничего, если б не традиционная накалённая враждебность между обществом и властью. В поле этой враждебности образованный класс то и дело сбивался на истерию, правящая прослойка - на трусость.

Не преувеличим при этом ни размаха отступления 1915 года, ни народного утомления, ни местами перерывов снабжения, ни ничтожности состава царских министров. Советское отступление 1941-42 года было тридцатикратным, утеряна была не Польша, но вся Белоруссия, Украина и Россия до Москвы и Волги, и потери убитыми и пленными - двадцатикратны, и несравнен голод повсюду и вместе с тем заводское и сельское напряжение, народная усталость, и ещё более ничтожны министры, и уж конечно несравненно подавление свобод, - но ИМЕННО ПОТОМУ, что власть не продрогла в безжалостности, что и в голову никому бы не пришло заикнуться о недоверии к правительству, - это катастрофическое отступление и вымирание не привело ни к какой революции. (И ещё одна частная параллель: в обе войны мы были материально зависимы от западных союзников. Но от этого царское правительство и затем временное заискивали перед союзниками, а Сталин при этом же - диктовал им условия сам.)

Теперь-то мы знаем истинные выносимые масштабы и лишений, и насилий. Да самые-то позорные наши отступленья-бегства были совершены уже не императорскими войсками, а революционными - летом 1917.

И всё же не сама по себе война определила революцию. Её определял издавний страстный конфликт общества и власти, на который война наложилась. Всё назревание революции было не в военных, не в экономических затруднениях как таковых, но - в интеллигентском ожесточении многих десятилетий, никогда не пересиленном властью.

Очевидно, у власти было два пути, совершенно исключавших революцию. Или - подавление, сколько-нибудь последовательное и жестокое (как мы его теперь узнали), - на это царская власть была не способна прежде всего морально, она не могла поставить себе такой задачи. Или - деятельное, неутомимое реформирование всего устаревшего и не соответственного. На это власть тоже была не способна - по дремоте, по неосознанию, по боязни. И она потекла средним, самым губительным путём: при крайнем ненавистном ожесточении общества - и не давить, и не разрешать, но лежать поперёк косным препятствием.