Орест Сомов: Гайдамак

- Вот вам честный еврей, который спрашивал у меня русских купцов над Эсманью,- сказал гайдамак, стороживший на большой дороге, ведя за собою Гершка, который кланялся, сложа руки на грудь и бросая недоверчивые взгляды. Как рой шмелей, гайдамаки сыпнули к нему со всех сторон.

- Узнаешь ли меня, земляк? - сказал ему выкрест Лемет,- я хочу на тебе доказать благодарность свою тебе и всему бердичевскому еврейскому обществу. По милости вашей - я крестился, и по вашей же милости, бедный Лейба теперь в честной компании.

- Святые праотцы!-вскричал несчастный Гершко, предвидя участь, его ожидавшую, и разгадав, в какие сети завлек его коварный цыганенок.

- Не до праотцев, а до нашего отца атамана! - закричали ему многие голоса.- Сказывай, злодей, что с ним сделалось?

- Что хотите, честные господа! хоть замучьте меня - не знаю.

- Запираться не время: мы сами не меньше тебя знаем, что ты продал Гаркушу поветовому начальству, что за ним разосланы поиски. Если ты не знаешь, где он теперь, - то для тебя ж хуже.

- Как бог свят, не знаю.

- Ну, делать нечего, товарищи, - сказал гайдамак Несувид, занимавший должность атамана в его отсутствие, - прировариваите, какую казнь положить ему за измену.

- Прежде всего,- подхватил Лемет,- поджарить его, как тарань, на тихом огне и допросить, где он упрятал дорогие вещи, данные ему атаманом на продажу.

- Досуг толковать о такой безделице, когда дело идет о жизни Гаркуши! видно, ты и теперь еще такой же жид: у тебя всJ для золота... Товарищи! к голосам.

- Повесить его на осине: на ней и брат его Иуда повесился,- сказал один гайдамак.

- Отдайте его мне,- перебил цыган Паливода,- я расплющу его молотом на наковальне глаже, чем он расплющивал медные кружки для фальшивых червонцев.

Злобный смех раздался во всей шайке; бедный Гершко был ни жив, ни мертв: холодный пот проступал по всему его телу; все члены были в судорожной лихорадке.

- Не лучше ли,- подал свой голос гайдамак Товпега,- кончить с ним без затей: Эсмань близко, жернов у нас есть... Пустим его греться по месяцу.

Предложение принято, жернов прикачен и крепкою веревкою привязан к шее несчастного жида; его потащили к берегу и покатили за ним жернов. Тогда, вдруг вышед из бесчувствия и видя, что ни просьбы, ни слезы не помогут и не смягчат злодеев, закричал он жалким, пронзительным голосом, раздиравшим душу и возвещавшим последнее, отчаянное усилие существа, расстающегося с жизнию.

Ветер разносил вопли еврея. Луна вышла из-за облак и в полном сиянии катилась по темно-синей тверди. В, это время старец Питирим, инок П***ского монастыря, ходивший навещать больного в одном отдаленном хуторе, возвращался береговою тропинкою в смиренную свою обитель. Голос погибающего человека проник ему в сердце, и он поспешил на помощь, забыв свою старость и слабосилие, забыв, что сам может сделаться жертвою христианского сострадания. Он увидел свирепые лица и зверскую радость гайдамаков, увидел жалкого иноверца - и ревность к добру придала ему крылья.

- Стой! - закричали разбойники, - руку на нож!

Но старец Питирим не робко подошел к ним, и гайдамаки, из невольного уважения к его сану и летам, остановились. Тогда инок начал свое увещание, представил им всю важность преступления и гнев небесный, постигающий убийц.

- Безумцы! - заключил он речь свою.- Кто дал вам право разрушать превосходнейший дар божества - жизнь человеческую? Кто дал вам право быть судиями чужих поступков, когда карающий меч правосудия висит уже иад преступными вашими головами, и муки ада, стократ лютейшие всех терзаний телесных, ждут вас после бесчестной смерти от руки палача?..

Гайдамаки, в которых вдохновенное красноречие старца минутно пробудило совесть, поникли головами, не смели поднять на него глаз и, спустя руки, стояли в нерешимости. Бедный Гершко, чувствуя, что его не держат, упал к ногам монаха, обнимал его колена, стирал лицом пыль с его ног и заклинал спасти ему жизнь.

- Я сделаюсь христианином,- говорил он с плачем,- отдам на ваш монастырь всJ... всJ, что имею, очень немного; несколько серебряных монет...

Инок, не могши победить внутреннего презрения к человеку, в котором корыстные склонности пересиливали даже мысль о самохранении, невольно отвратил от него лицо свое.

- Честный отец! иди своею дорогой,- сказал тогда суровый Несувид. - Мы знаем, на что решились - знаем, к чему осуждаемся на том и на этом свете. Но если б одним волосом сего негодяя могли искупить свою жизнь или души, то и тогда б не миновать ему петли и песчаного дна эсманского... Товарищи! дружней за работу.