Владимир Сорокин - Москва

ИРИНА. Все! Все противно! Противна твоя похуистика, твое полное равнодушие ко всем, твое нежелание ни в чем участвовать!

МАША. Это в чем же я не хочу участвовать?

ИРИНА. Ни в чем! Ты живешь по принципу: гори все синим пламенем, только не я! Ты выросла каким-то чудовищем, ты толстокожа, как слон, ты человек без нервов, тебе глубоко наплевать на людей, на всех, на близких и неблизких, на сестру, на меня! Ты никого не замечаешь, не желаешь замечать!

МАША. Это кого же я не желаю замечать?

ИРИНА. Знаешь, Маш, я дошла с тобой до ручки. У меня нервы сдают. Ты смотришь, а я... я не могу тебя выносить... мне хочется тебе по морде дать.

МАША. Вы сговорились, что ли? Одной мои глаза не нравятся, слонами швыряется. Другая, когда смотрю, хочет по морде дать. Я что - Медуза Горгона?

ИРИНА. Ты пошлая, пустая дура, а не Медуза Горгона!

МАША. Ах, я пошлая? А пить женщине в одиночку - это не пошло?

ИРИНА. Ты... ты же как... плющ... как паразит какой-то!

МАША. Конечно, я паразит. Везу на себе твой клуб. Пашу за тебя каждый день.

ИРИНА. Ты... как... я не знаю что... слова-то не подберешь... слизь какая-то...

МАША. Слизь! Гениально! Да ты без меня давно бы дуба врезала.

ИРИНА. Какое-то... мерзкое растение...

МАША. Да ты же ничего делать не умеешь! Ничего!

ИРИНА. От тебя... какая-то... вонь холодная идет... как из погреба... каждое слово, каждое движение - вонь, вонь, вонь!

МАША. Ты просрала все. Все пропиздела. За тебя никто ломаного гроша не даст.

ИРИНА. Господи! Как я задыхаюсь от этой вони! От этой ледяной вони!

МАША. Слушай, а может, все проще? Может, ты мне просто завидуешь?

ИРИНА. О Господи! Кому завидовать! И чему завидовать?

МАША. А может, ревнуешь?

Ирина молча смотрит на нее.

МАША (с усмешкой). Ревнуешь. А я вот - нет. Так и знай: не ревную. И если ты его раз в недельку будешь жалеть в своем офисе, я хуже к тебе относиться не стану.

Ирина молча смотрит на нее, затем угрожающе приближается. Маша хватает бутылку, замахивается.

МАША. Не подходи!

Ирина замирает. Маша стоит с поднятой бутылкой в руке. Из бутылки льется коньяк.

МАША (злобно). И она еще на меня бросается! Это кто же на кого бросаться должен!

Ирина смотрит на нее, потом резко выходит.

МАША (ставит бутылку на стол, стряхивает коньяк с руки, смеется). Дурдом!

Маша выходит из кухни, идет через квартиру. Ирина лежит в гостиной навзничь на диване и беззвучно плачет. Слезы текут по ее щекам. Маша входит в спальню.

Спальня.

Полумрак. Ольга лежит на своей кровати, отвернувшись к стене.

МАША. Оль? Спишь?

Ольга молчит.

МАША. Оль, я больше не буду. Никогда. Честное слово. Оль?

Ольга молчит. Маша устало валится на свою кровать.

МАША. Просто... понимаешь... как бы тебе это объяснить... чего-то мне сегодня не того. (Закидывает руки за голову.) Я Леву знаю давно. Помнишь, когда мы с Райкой после выпускного в Коктебель сбежали? Не помнишь? Я тогда еще твои брюки взяла. А купальник забыла. И мы с Райкой по очереди купались. На спичках купальник разыгрывали. Райке почти всегда везло, и она первой купалась. Она плавала классно, далеко-далеко заплывала. А я на камне сижу и смотрю. И подошел парень. Худой такой. Загорелый. В джинсовых шортах. Спрашивает: мадемуазель, вы почему не купаетесь? Я честно отвечаю - жду, когда купальник вернут. А он говорит: зачем вам купальник? Что вам скрывать? (Смеется.) Это Лева был. Но он был совсем другим. Совсем-совсем. Мы с ним тогда ночью купались. И море светилось. Потом мидий ловили, пекли на костре, ели и запивали домашним вином. Оно такое было розовое-розовое... Оль? Ты правда, что ли, спишь? (Приподнимается, смотрит на Ольгу, потом откидывается на подушку.) Как все глупо...

Сад возле клуба. Утро.

Лев открывает дверь, выходит в сад. За большим столом сидят Майк и Маша. Стол накрыт белой скатертью, богато сервирован. На столе закуски, напитки. Рядом со столом на траве стоит медный самовар с трубой. Из трубы идет дымок. Чуть поодаль стоят две машины Майка. У "кадиллака" открыт багажник, возле него суетятся два официанта. Лев подходит к ним, садится за стол. Майк держит в руке мертвую бабочку.

МАЙК. Отец нас бросил, когда мне было шесть лет. Мы с матерью жили. Она работала медсестрой. До пяти отработает, а потом по частникам, уколы делать. Придет часов в десять, я к ней подбегу, а у нее руки спиртом пахнут. Она говорит: "Ну вот, бабочка прилетела". У нее фамилия была Бабочкина.

МАША. Борису Бабочкину не родственница?

МАЙК. Нет. Я так ее бабочкой и звал. Вот. А потом у нее аппендицит случился. Положили ее в ту же самую больницу, в которой она работала, и во время операции заразили гепатитом. Через год умерла. Меня в интернат пристроили. В Быково. Я тогда, как только бабочку видел, так сразу мать вспоминал. А потом стал бабочек собирать. Они красивые. Собрал штук сорок. И совсем про мать забыл. А однажды нас в Москву повезли. В Большой театр. На "Лебединое озеро". И знаешь, я как только балерин увидел, у меня прям в сердце что-то повернулось. Они же как бабочки были. С тех пор без балета жить не могу. А бабочек собирать перестал. (Официантам.) Не разогревайте, а просто несите!