Владимир Сорокин: Настя

- Я тоже! Ах, как это славно: Мать взяла стоящий возле подсвечника колокольчик, позвонила. Небыстро послышалось за дверью нарастающее шарканье и вошла полная большая няня. - Няня! - Настя подбежала, бросилась на дебелую грудь. Прохладное тесто няниных рук сомкнулось вокруг Насти: - Золотце моё сирибро! - колыхаясь, дрожа, словно собираясь заплакать, няня быстро-быстро целовала голову девушки большими холодными губами. - Няня! Мне шестнадцать! Уже шестнадцать! - Хоссподи, золотце моё, хоссподи, сирибро моё! Мать с наслаждением смотрела на них: - Совсем не так давно ты ее пеленала. Туша няни сотрясалась, громко дыша: - Токмо вчерась, Хоссподи! Токмо вчерась, Царица Нябесная! Настя ожесточенно вывернулась, оттолкнулась от квашни няниного живота: - Взгляни! Правда - прелесть что такое? Еще не разглядев бриллианта слезящимися заплывшими глазами, няня тяжко всплеснула увесистыми ладонями: - Хоссподи! Изнывая от сдержанной радости, мать качнулась к двери: - Настенька, мы завтракаем на веранде.

Обмыв Настино тело смоченной лавандовой водою губкой, няня растерла ее влажным и сухим полотенцами, одела и стала заплетать косу. - Няня, а ты помнишь своё шестнадцатилетие? - непокорно склонив голову, Настя следила за ползущим по полу рыжим муравьем. - Хосподи, да я уж тады на сносях была! - Так рано? А, ну да! Тебя же в пятнадцать сосватали. - То-то ж и оно, золотце моё. А к заговенью-то на Рожство и родила Гришу. Да токмо он, сярдешнай, от ушницы помёр. Потом Васятка был, опосля Химушка. К двадцати-то годам у мене один бегал, другой в люльке кричал, третий в животе сидел. Во как! Опухшие белые пальцы няни мелькали в каштаново-золотистом водопаде волос: тяжелая коса неумолимо росла. - А я никого не родила, - Настя наступила кончиком парусиновой туфельки на муравья. - Хосподи, о чем тужить-то, золотце моё! - колыхнулась няня. - Тебе ли красоту на семя пущать? Ты на другое сподоблена. Коса мертвым питоном вытягивалась между лопаток.

На белой веранде задушенно похрипывал ослепительный самовар, наглый плющ лез в распахнутые окна, молодой лакей Павлушка гремел посудой. Отец, мать и Лев Ильич сидели за столом. Настя вбежала: - Good morning! - А-а-а! Именинница! - нескладный, угловатый, как поломанный шезлонг, Лев Ильич принялся вставать. - Попрыгунья, - подмигнул жующий отец. Настя поцеловала его в просвет между черной бородой и крепким носом: - Спасибо, papa! - Покажись, русская красавица. Она вмиг отпрянула, встала в ----------, развела руками: летнее оливковое платье с вышивкой, голые плечи, бисерная лента вокруг головы, вспыхивающий бриллиант на средостении длинных ключиц: - Voila! - Леди Макбет Мценского уезда! - белозубо засмеялся отец. - Сережа, Бог с тобой! - махнула салфеткой мать. - Хоть сейчас под венец! - стоял, держа перед собой длиннющие руки Лев Ильич. - Типун, брат, тебе на язык! - отец подцепил вилкой алый пласт семги, шлепнул к себе на тарелку. - Давеча, Настенька, когда мы про Усача говорили, я едва удержался, чтоб не вручить вам, - полез во внутренний карман узкого пиджака Лев Ильич. - И слава Богу, что не поспешил! - Поспешишь - людей насмешишь, - отец лихо кромсал семгу. Лев Ильич протянул Насте костлявый кулак, раскрыл. На смуглой, сухой и плоской, как деревяшка, ладони лежала золотая брошь, составленная из латинских букв. - "Transcendere!", - прочитала Настя. - А что это? - "Преступи пределы!" - перевел Лев Ильич. - Ну, брат! - отец замер с вилкой у рта, покачал крутолобой головой. - А меня упрекаешь в буквальном понимании! - Позвольте, Настенька, я вам уж и пришпилю: - Лев Ильич, как богомол, угрожающе занес руки. Настя приблизилась, отвернув голову и глядя в окно на двух белобрысых близнецов, детей кухарки, идущих по воду с одним коромыслом и пятью ведрами . "Зачем им коромысло?" - подумала она. Прокуренные пальцы с огромными толстыми ногтями шевелились у нее на груди: - День рождения, конечно, не именины:но, коли уж Сергей Аркадьевич поборник прогресса: - Вот испорти только мне аппетит! - сочно жевал отец. " Как же пять ведер повесить на одно коромысло? Странно:" - Ну вот: - Лев Ильич опустил руки и, щурясь, резко подался назад, словно собираясь со всего маха ударить Настю своей маленькой головою. - А вам к лицу. - Merci, - быстро присела Настя. - Вполне сочетаются, - мать смотрела на бриллиант и на брошь. - Вот отец Андрей ка-а-к возьмет, да ка-а-к подарит Настасье Сергеевне еще какой-нибудь bijou, вот тогда ка-а-к станет наша Настасья Сергеевна ёлкою рождественской! - разрезая теплую булку, подмигнул отец дочери. - А ты , рара, меня в угол поставишь? Все засмеялись. - Давайте кофий пить, - вытер полные губы отец. - Барин, сливки простыли:Подогреть? - спросил конопатый Павлушка. - Я третий раз тебе говорю - не называй меня барином, - раздраженно качнул крепкими плечами отец. - Мой дед землю пахал. - Простите, Сергей:А-рыка-диевич:сливки, стало быть: - Ничего греть не надо. Вкус кофе напомнил Насте про затон. - Я же не успею! Уже восемь пробило! - вскочила со стула она. - Что такое? - подняла красивые брови мать. - Раковина! - Ах, сегодня же солнце: Настя выбежала с веранды. - Что стряслось? - спросил, намазывая булку маслом Лев Ильич. - Amore more ore re! - ответил, прихлебывая кофе отец.

Читать дальше