Надежда Тэффи - Том 2. Неживой зверь

Тихо плыла светлая, беззвездная ночь. Небо розовело тонкой полосой. Лениво плескало в речке.

Тонкая темная фигура в белом на голове отделилась от кустов, подошла к окну. Марья Сова.

– Барыня, – шепнула Марья и засмеялась. – Барыня, загляни-ка сюды, под ветлу, нока наша Клаша сидит. То-то обхохочешься. Да ты лезь через окошко, да тихонько, не спугни. Я те говорю, обхохочешься.

От того ли, что Марья смеялась, но Клавденьке совсем не было страшно. Она села на подоконник, легко спрыгнула па землю.

– Вон сюды, сюды! Ты только загляни, – шептала Сова, заливаясь смехом.

Клавденька, ничего не понимая, прошла несколько шагов, свернула к самому берегу. Там, под ветлой, что-то белело. Клаша?

Она подошла поближе.

Нет, это была не Клаша. Под ветлой, спустив ноги в речку, сидел голый старик и выжимал длинную седую бороду. С бороды струйкой текла вода прямо в речку.

– Кто это?

Старик обернулся, юркнул под ветлу и пропал. Клавденька видела только, как мелькнули светлые глаза с белыми ресницами, или так показалось?

Она подождала минутку и вернулась к себе опять через окно. Марья исчезла.

– Какой сумбур! Почему Марья говорит, что это Клаша, когда это мужик?

Она закрыла окно, проверила задвижку на двери, закрестила все углы, легла и закрылась с головой. Утром разбудил ее веселый голос.

– Клавденька! Отвори! Это я, Володя!

Клаша как в воду сгинула. Может быть, и правда, в воду?

Клавденька узнала от мужа, что он никакой горничной не нанимал и в глаза ее не видел. Нанял одну только носатую бабу, второпях, справок не наводил и не знал, что она больная.

– А как же паспорт? – спрашивала Клавденька. – Я же видела ее паспорт. Еще удивилась, что ее зовут совсем как меня – Клавдия Петровна.

– Ну, так это ты значит свой собственный паспорт и видела, – решил муж.

– Ничего подобного! Там крестьянка и вдова и тридцати лет, а мне двадцать, и ты жив.

– Главное, не волнуйся, – успокаивал муж и гладил ее по голове трясущимися руками. – Я спрашивал Марью. Она говорит, что, кроме нее, никого здесь не было.

Клавденька в отчаянии всплеснула руками.

– Ну что же она теперь говорит, когда она сама мне сказала, что Клаша – это Иван.

Муж посмотрел на Клавденьку, испуганно затараторил:

– Это тебе все, голубчик, показалось. Вполне естественное простудное явление. Ляг в постельку, не вставай. Я живо сбегаю в город и привезу доктора. Я знаю, что ты говоришь правду, я его в смысле простуды. Ты ничего не бойся. Я Марью возьму с собой. Ей лучше остаться в городе. Главное, старайся не нервничать.

Он улыбнулся дрожащими губами, схватил со стола свой бумажник, сунул его мимо кармана, поднял, снова сунул мимо, безнадежно махнул рукой и выбежал из комнаты.

Садовник утром пришел топить в спальне печку, рассказал, что в селе Шепетовке, у арендатора, волки ночью двух собак утащили. Такой год страшный выдался, ничего не боятся. Говорят, это к войне.

– А людей они не трогают, не кусают? – спросила Илька и покраснела, подумав, что вот садовник узнает, что она боится, «а еще барыня».

Но садовник, по-видимому, ничего худого не подумал.

– Как не трогают! – отвечал он. – Оченно даже трогают. О запрошлом году у Лычовки нищенку загрызли. До того нахальные, хуже людей стали.

Ильке было страшно, но говорить с этим стариком всегда приятно. Он такой спокойный, деловитый. Вот сейчас разжигает растопки, наклоняет лучину так, чтобы огонь лизнул ее повыше, и приятен запах горящего смолистого дерева. Очень приятен этот запах. А редко теперь бывает что-нибудь приятно. Все слишком ярко, слишком крепко, слишком звонко. Вчера за обедом она сказала:

– Я не могу пить воду. Она слишком мокрая. – И все рассмеялись.

И Станя смеялся. Уж ему бы не следовало. Он муж, он должен защищать от насмешек свою больную жену. Она такая больная, такая несчастная.

И еще три месяца хворать.

Если бы она знала, что все так ужасно сложится, она ни за что не вышла бы замуж. Поступила бы на курсы. Хотя трудно опять учиться. Надоело.

Но могла ли она думать, что в деревне так страшно жить, что все время в деревне кого-нибудь режут, то кур, то гусей, то телят, то цыплят. Откармливают, ощупывают и потом убьют и съедят. А если сами не едят, то продают, чтобы другие убили и съели.

Все страшно, и все противно. Жестокая жизнь.

И как все невесело.

Кошка здешняя сначала понравилась – мягкая, теплая. А потом увидела ее Илька в огороде. Шла кошка неслышно, точно на экране кинематографа, ела какую-то траву, и потом ее стошнило. И опротивела кошка Ильке.