Надежда Тэффи: Том 2. Карусель. Дым без огня. Неживой зверь

– А он скажет: чего ж она четыре месяца молчала, а теперь вдруг заспешила… Мари, дорогая, не сердись на меня! Может быть, можно это в конце поместить? Знаешь, это даже эффектно выйдет. Уверяю тебя!

– Ну, хорошо. Теперь пиши так: «не истолкуйте плохо моей просьбы, но я умоляю вас – не приходите ко мне завтра».

– Воля твоя, ужасно грубо выходит. Может быть, лучше и на самом деле завтрашний вечер отменить?

– Делай, как тебе велят долг и честь.

– А как же они велят? Нужно отменить вечер?

– Конечно, отмени. Тогда пиши так: «не приходите завтра, так как вечер отменен, и никого не будет. Не требуйте от меня объяснений, – ваша чуткость поможет вам догадаться». Вот и все. Подпишись: «готовая к услугам такая-то», и посылай.

– Воля твоя, как-то грубо! Может быть, немножко смягчить?

– Мягчи, мягчи! Вот приедет Иван Сергеевич, он тебе помягчит!

– Ах, какая ты, право! Всегда умеешь все так неприятно повернуть. Письмо, конечно, очень хорошо, только, – ты уж не сердись, – у тебя совсем нет стиля. Понимаешь, – иногда достаточно переставить или вычеркнуть какое-нибудь самое пустое слово, – и все письмо приобретает особый колорит. А у тебя все как-то так аляповато, уж ты не сердись!

– Дура ты, дура! Сама двух слов слепить не умеешь, а туда же – сти-иль!

– Пусть дура, пусть не умею. Ты зато очень умна. Смотри сама: в четырех строчках четыре раза «не» повторяется. Это по-твоему хороший стиль?

– Разве четыре?

– Четыре.

– Ну, вычеркни одно «не» – и делу конец. А мне пора. Надеюсь, ты поступишь, как тебе велят долг и честь. Отошли письмо сейчас же.

Марья Павловна снисходительно потрепала подругу по щеке и вышла. Медина тяжело вздохнула и села переписывать письмо набело.

– Вычеркну одно «не», – вот и делу конец.

Вычеркнула, переписала, перечитала:

– «Дорогой Николай Андреич! Не истолкуйте плохо моей просьбы, но я умоляю вас – приходите ко мне завтра, так как вечер отменен и никого не будет. Не требуйте от меня объяснений, – ваша чуткость поможет вам догадаться. Готовая к услугам В. Медина».

Перечитала еще раз и немножко удивилась.

– Странно! Теперь получается как-то не совсем то… но ведь Мари сама сказала, что из четырех «не» зачеркнуть одно всегда можно. И, во всяком случае, стиль от этого только выиграл.

Надушила письмо «Астрисом», отправила, подошла к зеркалу и улыбнулась просветленной улыбкой.

– Как, в сущности, легко повиноваться голосу долга и чести!

Вот уже пятая неделя, как на кухне происходит что-то особенное.

Кастрюли не чистятся, сор лежит в углу за печкой и не выметается. В дверь с черной лестницы часто просовываются бабьи носы, иногда по два и даже по три носа разом, и таинственно шепчутся.

Не тревожимые мокрой шваброй тараканы собираются густой толпой около крана и озабоченно шевелят усами.

Старая лиловая собака, видавшая лучшие дни и сосланная на кухню за старость и уродство, печально свесила правое ухо и так и не поднимает его, потому что всем своим собачьим существом предчувствует великие события

А события, действительно, надвигаются.

Властительница всех этих кастрюль, и сора, и тараканов, кухарка Потаповна собралась замуж.

И об этом ясно свидетельствуют не сходящая со стола наливка и нарезанный ломтиками соленый огурец.

А вечером приходит «он» – жених.

Он седой, с плутоватыми глазками и таким красным носом, какой бывает только у человека, хватившего с мороза горячего чаю, и то лишь в первые пять минут.

Потаповна к приходу жениха не наряжается, потому что свадьба – дело серьезное, и кокетство тут не к месту.

Она человек опытный – знает, что когда нужно. Ей самой давно шестой десяток. Даже видеть стала плохо, так что приходится носить очки, которые она не без шика подвязывает розовой тесемкой от старого барынина корсета.

Голова у нее круглая, как кочан, а сзади, в самом центре затылка, торчит седая косичка, будто сухой арбузный хвостик.

Потаповна – девица, но не без воспоминаний. Одно воспоминание живет у сестры, в деревне, другое – учится у модистки. А над плитой висит старая солдатская фуражка, лет пять назад украшавшая безбровую солдатскую харю. И еще недавно, глядя на эту фуражку, вдохновлялась Потаповна и рубила котлеты с настоящим темпераментом.

Теперь не то. Теперь – брак. Венец. Любовь прочная, законная и признанная. До гроба.

Вечер.

Посуда убрана кое-как, с грехом пополам; на столе – самовар, наливка и огурец.