Михаил Загоскин - Три жениха. Провинциальные очерки

— Правда, мой отец, правда!

— Не мешайте только мне, а уж дело будет сделано. Да где Варенька?

— У себя, батюшка, на антресолях.

— Так я пойду и переговорю с нею, а вы подождите меня здесь.

Часа через полтора Холмин вошел опять в гостиную.

— Ну что, мой отец? — спросила торопливо Анна Степановна. — Уладил ли ты наше дельце?

— Кой-как уладил. Да уж чего же мне это стоило! В одном я не ошибся: Варенька точно неравнодушна к князю, но убежать с ним и обвенчаться без вашего ведома никак не хотела.

— Вот что!

— Я объявил решительно, что вы никогда не выдадите ее замуж за того, кого она любит.

— Ну!.. Что ж она?

— Заплакала, а бежать не соглашалась. Я сказал ей, что она не родная ваша дочь и не обязана вам слепым повиновением.

— Ну, ну! Что ж она?

— Согласилась со мною, а бежать не хотела. Я стал ей доказывать, что это один способ выйти замуж, что она вечно останется в девках, если будет дожидаться вашего благословения...

— Ну!

— И в этом не спорила со мною; а убежать никак не решалась.

— Этакая упрямая девчонка! Батюшкин нрав, что и говорить. Да чего ж она хотела?

— Чтоб я дал честное слово, что вы ее простите. Нечего было делать: я побожился ей, что вы торжественно и при всех ее простите. Теперь смотрите же, Анна Степановна, не введите меня в слово.

— Так она очень этого добивалась? А не знаешь ли, батюшка, на что ей мое прощение?

— Она говорит, что ей стыдно будет на людей смотреть, если вы навсегда от нее отступитесь.

— Право? Так у ней нет ничего другого на уме?

— А что такое?

— Так, ничего! Впрочем, мы с князем на этот счет уже объяснились; и у меня есть кой-какие документики.

— Документы? Какие документы?

— Так, батюшка, так! Вот изволишь видеть: дело мое вдовье, — сохрани Господи, навяжется зять ябедник, затаскает по судам. Ведь за меня, сиротинку, вступиться некому. Так Варенька хочет непременно, чтоб я ее простила?

— Да, Анна Степановна, и я в этом дал ей честное слово.

— Ну, хорошо! Однако ж, как ты думаешь, батюшка: все-таки надобно поломаться?

— Немножко, да! Но много не советую: это будет ненатурально. Вы всегда так любили Вареньку, ваша нежность к ней всем известна, и если вы хоть крошечку пересолите, злые люди тотчас скажут, что вы играли комедию.

— Хорошо, батюшка, хорошо! А когда же?

— Чем скорее, тем лучше; а то, Бог знает, неравно еще ваши женихи как-нибудь изъяснятся между собою, так и выдумка наша ни на что не будет годиться. Я думаю, сегодня ночью.

— Сегодня?..

— Да. Скажите, что у вас голова болит. Вареньку спать не укладывайте, а сами часу в десятом лягте почивать. Она скажет своей девушке, что у ней бессонница, и этак часу в двенадцатом, пойдет гулять по саду. В задней улице подле калитки будет стоять карета, а я в моей деревне, — знаете, что верст пять отсюда, — стану их дожидаться в приходской церкви. Да уж не беспокойтесь, — все будет улажено. Вы, Анна Степановна, не извольте вставать ранее обыкновенного; а как встанете да хватитесь Вареньки, так и подымите штурм: сейчас карету, к губернатору; ревите, плачьте... Да что вам толковать! — прибавил Холмин, раскрывая свою серебряную табакерку. — Ученого учить, лишь только портить.

Слукина улыбнулась и, понюхав табаку вместе с Николаем Ивановичем, сказала с видом глубокого смирения:

— И, батюшка, где нам! Ведь я человек глупый: что на уме, то и на языке. Да делать нечего, — попробую, прикинусь как-нибудь.

— Только смотрите! — продолжал Холмин, вставая. — Если губернатор вас спросит: на кого вы имеете подозрение, не вздумайте намекнуть на князя: он изо всех Варенькиных женихов самый выгодный. Следовательно, тотчас может родиться подозрение, что тут есть с вашей стороны какая-нибудь хитрость и подбор. Стойте в одном: знать не знаю, ведать не ведаю!

— Слушаю, батюшка.

— Прощайте же, Анна Степановна. Я отправляюсь теперь к князю, а там к себе, в деревню. Мне сегодня дела будет много, — так не погневайтесь, если я к вам уж не заеду.

Николай Иванович отправился. Вот прошло утро. Вот уж буфетчик Филька в своем засаленном сюртуке вошел в гостиную и доложил, что кушанье готово. Анна Степановна села вдвоем со своей падчерицей за стол. Они обе молчали. Как ни старалась Варенька казаться спокойною, но яркий румянец, который выступал по временам на ее бледных щеках, рассеянные взоры, смущенный вид — все изобличало необыкновенное состояние ее души. Анна Степановна была также не очень спокойна; кушала очень мало, то есть не за троих, вертелась на своем стуле и беспрестанно посматривала на стенные часы с курантами, которые висели в столовой.