Лидия Сычева - Летящая

Время еще было. Я сидела на остановке и просто лучилась от счастья.

- Ну и кто он? - угрюмо поинтересовался Эдик.

Я пожала плечами: отвечать не имело смысла.

- Между прочим, каждый мужчина имеет право на счастье с каждой женщиной, которую он любит, - приободрился Эдик.

Я опять помолчала.

- Жалко, - вздохнул он. - В лесу дичаешь, поговорить охота. Работа-то какая, не приведи господи, я в тридцать лет ревматизм заработал, по болотам этим лазил.

- Привет Бунину, - сказала я.

- Будешь в Орле, заходи! - встрепенулся он.

Я покачала головой. Нет, не зайду. Я уже уехала отсюда, и сегодня мне было больно под сердцем, снова я кляла свою непутевость, и небо бежало в вечернее окно автобуса, так бежало, пока я не заснула в тревожном и счастливом предчувствии.

2002

Летящая

Она была ладной, легкой, красивой; а будущее было бездумно, светло и прекрасно.

Будущее было придумано: в главном, в основном. "Наш паровоз, вперед лети, в коммуне остановка..." Это было время великих строек, время дорог. Земля стала романтичней, чем море, - за каждым полустанком были встречи, открытия, была твоя судьба, непременно счастливая, она зависела только от тебя, а ты жила в ладу со временем, ты его чутко слушала - часы истории шли в такт с сердцем, и неизвестно, что стучало горячей, громче.

В общем, она была обыкновенной девчонкой, жадно верящей хорошему. Она была как-то странно устроена: она почти не замечала того, что люди зовут мерзостями жизни. Взгляд ее не сосредоточивался на этом, скользил. Она словно бы летела над землей, чуть касаясь ее своими совершенными ножками в коричневых баретках - была тогда такая обувь. Она летела, и все ей казалось, что сегодняшнее, обыденное - не главное, где-то - за горизонтом обязательно будет светлое будущее, ради которого и стоит жить.

Между тем она и в настоящем была прекрасна, почти не вглядываясь, впрочем, в себя; не останавливаясь перед зеркалом. Все в ней радовало глаз: густые темные волосы, легко вьющиеся; чистые черты лица; гибкая, замечательная в сложении фигура; и все немудрящие девичьи украшения пояски, ленты, шпильки, мамин ридикюль, в котором обычно хранились документы и который она иногда выпрашивала, чтобы пофорсить с ним на улице. Она была крестьянской дочерью, но уже навсегда, с рождения, оторванной от земли, огорода, коров, от всего этого определенного, тесного мира, в котором ей не было простора; будущее не могло прятаться среди базов, где буднично пахло навозом; среди капустной рассады, такой хрупкой, ранимой; среди привычного ей с детства, до мелочей, быта. Она была воспитана временем, и время звало ее без сожаления покинуть этот сто раз хоженный участок земли, называемый малой родиной. Родина у нее была большая, необъятная страна, через которую надо было ехать семь или восемь суток подряд (она постоянно забывала сколько), и дальше, за границей, тоже была дружественная земля, где ее рады (она верила) видеть, земля, которая рано или поздно станет родиной для всех. Будущее звало - радиопередачами, залетными, городскими людьми, которые и в одежде, и во взгляде, и в беседе несли другую жизнь, гораздо более значительную, чем ее.

Она едва дождалась, когда закончит восьмилетку, училась она рассеянно, не сосредоточиваясь, из-за того, что много мечтала, воображала, она и на уроках мысленно летала по классу, легко отталкиваясь носками бареток от дощатого, уставшего скрипеть пола; но даже здесь, в классе, где много было от другой, недеревенской жизни, ей было тесновато, тягостно. Уже все было решено, и семья давно смирилась, что она уедет в город и будет учиться - она врала, но без злого умысла, так, чтобы успокоить "общественность" - на фельдшера или на учительницу, и потом - успокоение продолжалось - она вернется домой, чтобы ходить по горбатым узким улочкам, учить читать или писать или давать жаропонижающее или "от головы". На самом деле ничего такого ей даже не представилось, не примерещилось ни разу; когда она приехала поступать в город - впервые в жизни - она медленно шла и читала вывески: "Молоко", "Промтовары", "Галантерея" и внутренне все торопила судьбу - ну, ну же! - и двадцатая или двадцать первая вывеска оказалась табличкой - металлической: "Железнодорожное училище Министерства путей сообщения".

И во всем этом наборе слов: "дорога - путь - железо - сообщение" - ей вдруг послышалась музыка, та, которая всегда сопровождала ее "полеты", музыка ветра, движения. Она никуда, упорная, так и не двинулась от этой вывески; подружки, смеясь, ужасаясь ее глупости, побежали дальше, сверяясь с записанными на бумажках адресами; да, они выучились на учительниц, фельдшериц, парикмахерш и зоотехников; она стала проводницей.