Иван Аксаков - Рассказ о «последнем Иване»

– Итак, с тех пор вы в России и не были?

– Нет, вот как Александровскую колонну ставили в Петербурге, так возили нас отсюда, через Данциг, на парад, тех, кто в живых был. Тут иные из нас и на родину ходили повидаться, – я уж не ходил…

– Ну, а теперь, не хочется вам на родину?..

– Да что уж тут. Отвык. Здесь прижился. Женились мы все на здешних, на немках все.

– Ну, а дети ваши, что они… Русские?..

– Да веры-то они нашей, православной, есть которые и по-русски понимают, а которые и совсем ничего не разумеют. Ведь все с немками и с немцами, мать немка, сам-то по-русски говорить забудешь, а уж куда детям. Тоже в школу ходят, немецкую. Ну, а которые дочери замуж за немцев пошли, так дети уж и совсем здешние стали, и веры здешней…

– А русской грамоте знают ли?..

– Да кому учить-то? Вот я неграмотный, как был, так и есть, а для детей книжки такие устроены, молитвенники, молитвы там русские и слова русские, только немецкими буквами написаны и перевод есть. У нас и священник служит по-русски, а проповеди говорит по-немецки, чтоб понимали…

– Ну, как же вы с немцами-то?..

– Ничего, сжились… Оно бы все хорошо, только вот Бог урожая не дал. В прошлом году у меня картофель какой был!.. А теперь вот тяжело. Бедно, ваше высокоблагородие, трудно. Я же один, никого не осталось, ни товарищей-сверстников – все перемерли, да и семьи только – внучка… Надо уж мне домой идти, ваше высокоблагородие, – вот девочка бежит…

Девочка – совершенная немочка – прибежала звать деда, разумеется по-немецки: кто-то пришел, спрашивает, хочет купить что-то… Старик поспешил домой, и мы с ним простились.

Я вынес самое тяжелое впечатление из колонии. Каким образом эти 30 русских человек, так, ни с того ни с сего, послужили немцу на потеху, лишены народности и отечества? Конечно, это была эпоха особенного русского великодушия, того великодушия, которое подарило австрийцам Бокко ди Каттаро, добытое кровью черногорцев, отделило Выборгскую губернию и часть Петербургской с 40 тысячами русских от России к Финляндии и – по свидетельству даже меморандума князя Горчакова – преднамеревалось отдать восстановленной Польше отторгнутые от нее древние русские земли, но, не решившись этого сделать, великодушно содействовало распространению полонизма. Конечно, то была пора особенного великодушия. Все же в приведенных примерах могло участвовать незнание, политическое заблуждение, бюрократическое отношение к населенным землям – как к географическим пространствам и выражениям, но подарить живых людей – Матвея, Петра, Семена?..

И что это за люди, которые так легко, без отпора, теряют свою национальность, чужестранятся так скоро, без борьбы и без сожаления? Я готов был предаться потоку самых черных размышлений о чувстве народности в русском и вообще в славянском человеке, о слабости нашего гражданского сознания и нашей славянской природы. Но вспомнив, к счастию, наши старообрядческие слободы в Австрии, вспомнив этих линован (раскольников), сохранивших во всей чистоте и язык, и быт, и дух русский, я стал отыскивать другую причину тому печальному явлению, какое представилось мне в лице последнего Ивана. Эта причина – думаю я – в данном случае солдатство, солдатство прежних времен, долголетнее, тяжелое, разлучавшее крестьянина с его родиной, с его бытом почти навеки, создававшее из него послушную машину, двигавшуюся только по приказу начальства, казенного человека – предававшего казне свою душу, ум, сердце, волю и получавшего, взамен, солдатский паек и того, и другого, и третьего… Слава Богу теперь о таком солдатстве существуют только предания, и солдат 1865 года так же мало похож на солдата той эпохи, как живой человек на автомата. Конечно, и подарки, вроде описанного мною, теперь также немыслимы…

Последний «Иван», последний из подаренных, родившийся в России, вероятно, уже умер, – и только 12 деревянных изб, с своими уже вполне немецкими обитателями, да название местности «Александровка» (Alexandrovka) стоят памятником-сувениром былой потехи короля прусского Фридриха-Вильгельма III и дружбы с ним Александра I Благословенного.

Названия мною забыты.

Кажется, это было в 1818 году. Не к этому ли времени относится солдатская песня, которую покойный Н. И. Надеждин слышал в Молдавии, в одной деревне, населенной беглыми русскими? Песня между прочим пела: «И возговорит ему русский царь: Ах ты бедненький, бесталанненький; ты душа моя, король прусский»…