Я не вижу его лица. Я вижу, как конь головой мотает, хочет поводья вырвать?.. Мотнул и уткнулся в снег. Я вижу парок над ним. Я отмахиваюсь от них, от призраков… стараюсь открыть калитку… Держит меня татарин, рукою молит… И вдруг…
– Йей!.. – вскрикивает татарин и чутко всматривается во что-то в балке.
Я ничего не вижу. Он срыву дергает повод, но конь уснул. Он бьет его кулаком по шее и кидается в сторону. Бежит и кричит кому-то, кого он видит:
– Йей! ханым! козяйк… бери… конь!.. Йей!..
Я напрягаю глаза, не вижу. Кому же кричит татарин? Найдется ли человек, кто снял бы с него напавший на него ужас? Никого не видно. Бежит за кем-то, кричит…
Я захлопываю калитку и ставлю кол.
Человек нашелся. Утро принесло весть: взяли коня у татарина. Понес чумовой татарин шесть фунтов хлеба в Биюк-Ламбат. Быть может, спасут коня. А как же теперь татарин?..
Говорил в городке дьякон:
– Дурак татарин! Повали коня, ешь коня! Ему бы на месяц с семьей хватило, продержаться… Посоли мясо…
– А соли-то нет, отец дьякон!
– Мясо-то прокопти, без соли лопай!
– А может, ему своего коня жалко было?..
– Ко-ня жалко?! Как коня жалко, раз за шесть фунтов хлеба отдал?! Лупоглазый… Жалко?!.. А просто… голову потерял от страху!.. Воистину – голову потерял чумовой татарин.
Снег полежал три дня, тронулся и потек. Плывет грязь в балку. Торчат из грязи мокрые рога виноградника, иссохшие усы-петли. Испугал снег татарина – и плывет. Отрыгнет еще земля травку – прогреет солнцем.
Помер Андрей Кривой с нижнего виноградника. Ходил после «ванной» с неделю – крякал. Молчал и крякал. Потом прилег. Жаловался – «внутри ломит». А помер тихо.
Помер и Одарюк. Две недели места не мог найти: и ходить, и сидеть, и лечь – все больно. Жаловался, что «клинья вогнали в поясницу» и под сердце давит. За две недели в сухенького старичка обратился, глотнуть не мог. Водицы испить просил: глотнет, а принять не может. Кричал шибко, как отходил:
– Огне-ом… палит!..
Поглядел на детей, и выкатились из его глаз две слезы. А помер тихо.
И дядю Андрея выпустили после «ванной». Во всем сознался. Пришел на горку, на Тихую Пристань – тихий, как после большой работы. Бродил по горке в майском своем костюме, почерневшем, скатавшемся, – пищи себе искал. Прознал, что Антонина Васильевна, из пшеничной котловины, корову со страху режет, пришел под вечер и остановился на пороге. Стоял и молчал – тенью. Не видела его Антонина Васильевна: рубила в корытце студень. Стоял дядя Андрей у притолоки, смотрел, как шипит на плите в корчаге, как на белом сосновом столе разложены – бурая печень, мозги, а в окоренке шершавой тряпкой коровий рубец мокнет.
Повернулась Антонина Васильевна – ахнула: испугалась тени.
– Что… вы?.. Вы это… дядя Андрей?! Что с вами?..
– Дайте… за-ради Бога… кишочки…
Дала ему Антонина Васильевна пригоршню «рубки» – для холодца, отрезала и рубца, с ладонь, и ребрышко. Поглядел на нее дядя Андрей плаксиво, сказал хрипом:
– Нутро у меня повернуто… всю утрибку мою поспутало-завязало… какое-бы… средство?.. Гляжу, а в глазу трусится… упасть боюсь…
Дала ему Антонина Васильевна перцовки выпить. Пошел дядя Андрей по дачам – за мясорубкой. Нигде не было мясорубки. А зачем голодному мясорубка?
– А жевать нечем… зубы все растерял… Говорил «евать» и «убы».
– Где же вы их потеряли-то, так сразу?
– Так… о камень…
Проходил с неделю, стало его сгибать. Узнал, что и Андрей Кривой, и Одарюк Григорий жить приказали, – пришел к ночи к Марине Семеновне на веранду.
Спросила его Марина Семеновна сурово:
– Разве вы чего тут забыли?
– Я тут ничого не забул… – жалобно сказал дядя Андрей, как волк затравленный.
Рассказывала про это свидание Марина Семеновна – жалеть не жалела:
– …А ветер был, с Чатырдага, холода завернули. А он стоит и стоит, трясется.
– Чего вы стоите… сядьте на табурет. Сел он на табурет, на кончик. Оглянул комнату, все глазами прощупал, и говорит:
– Одеялы у вас… знаменитыи… найдуть – возьмут.
А я говорю ему:
– Вы чего это в узелке держите, куда собрались?
Сказал, что проститься зайдет с покойником, с Григорием, – четвертый день все не похоронят. У них и переночует, – дома-то холодно, силы нет дровец нарубить, от холоду не спится. А поутру в больницу – думает.
– Очень, – говорит, – у меня все внутри ломит, и как огнем палит. Может, – говорит, – меня параличом расшибло, снутри! Во мне, – говорит, – вроде как крыса завелась, грызется.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу