Иван Шмелев - Том 3. Рождество в Москве

«Кошмар это, что я в Берлине. Зачем? Ночь, за окном дождь, огни плачут… Почему мы здесь и одни, совсем одни, Юля1 Одни. Пойми это! Бесцельные, ненужные. И это не сон, не искус, это будто бы жизнь. О, тяжко…» – писал Иван Сергеевич Ю. А. Кутыриной, племяннице своей жены, в Париж. К ней они приехали в январе 1923 года, а в апреле их нашел там доктор Шипин, сидевший вместе с Сергеем в Виленских казармах в Феодосии, и засвидетельствовал его расстрел. И тогда Шмелев решил не возвращаться на родину.

Из двадцати рассказов 20-х годов о Красной России, большинство которых написано в форме «сказа», повествование ведется от лица офицеров, чиновников, священников, ученых. Беженская Россия как будто обрела голос и заговорила о годах гражданской войны и революции: о разорении, смерти, крахе всей прежней русской жизни, о красном терроре и голоде. В 30-е годы и голос «няни из Москвы» присоединился к этому многоголосью.

Форму «сказа» Шмелев использует не только для художественной выразительности, но и для выражения достоверности происходящего. Выдумка в те годы часто бледнела перед действительностью, и большинство писателей обращалось к документальным жанрам. Отчетливая публицистичность, для них характерная, наложила отпечаток на всю эмигрантскую художественную литературу 20-х годов.

Есть ее отголоски и в «Няне из Москвы», недаром архиепископ Серафим Чикагский и Детройтский сказал о ней: «…няня из Москвы, которой безмолвно судится мир». В романе действительно многое судится и многому дается приговор.

Кто виноват в том, что случилось в России? – один из самых больных вопросов для эмиграции. «Правые» обвиняли Временное правительство в попустительстве большевикам, «левые» – царизм и «темную народную стихию». Шмелев полагал, что вина лежит не на «почве», а на «сеятелях»; что русская интеллигенция, засмотревшись в Европу, в дали, пренебрегла родным, не зная и не чуя национального. И принесла Россию в жертву мировым утопиям. «Отцы» сеяли семена революции в народ, а на «детей» легло бремя расплаты в гражданскую войну.

Эту тему – вины интеллигенции – мы встретим в публицистических статьях Шмелева, его романах и рассказах, в том числе и помещенных в этом сборнике: «Смешное дело», «Почему так случилось», «Записки не писателя». И в «Няне из Москвы» она звучит в трактовке образов господ Вышгородских и дяди Коврова. Тут расчет и самого Шмелева с былыми университетскими увлечениями, их оценка.

Революционное учение, воспринятое интеллигенцией, пришло из Европы. Это было главной причиной шмелевского неприятия Запада – самого духа его культуры, подоплекой всех горьких и саркастических наблюдений писателя над европейской политикой. Эта тема также присутствует в «Няне из Москвы».

Еще в Крыму Шмелев мог наблюдать откровенный грабеж интервентов, описывая его в рассказах и сказках тех лет – в аллегориях, достойных М. Салтыкова-Щедрина. Распродажа русских сокровищ за бесценок продолжалась и после победы большевиков, бешеная нажива на чужом горе и «чужой крови». Английский премьер-министр Ллойд-Джордж первым стал торговать с советской властью, заявив: «Мы и с каннибалами торгуем».

«Чужой крови» были эмигранты, рассеявшиеся по Европе, калеки и инвалиды, бывшие союзники Англии и Франции в войне против Германии. Юридическое положение русских было сомнительным. Много хлопот и беспокойств доставлял особый «нансеновский» паспорт. Только в Югославии и Чехословакии русским «братьям-славянам» жилось сравнительно неплохо: Югославия приняла всех как своих, больше всего русских школ было в этой стране. А в Чехословакии «русская акция» правительства давала возможность получить высшее образование. В других же странах русские могли рассчитывать только на тяжелую и низкооплачиваемую работу. Отсюда в «Няне из Москвы» – бывший граф, красящий куколок, русский шофер, аристократка-киноактриса.

Русские беженцы в большинстве своем оставались бесконечно чужими окружавшему их миру. Центром русского зарубежья стал Париж, скупой и блестящий город, с площадями-звездами, каштановыми аллеями, тяжелой Сеной в каменных набережных, множеством цветов… Все это великолецие казалось «никогда не переменяемой» лентой кинематографа (А. Куприн), мелькающей перед глазами, но не настоящей жизнью. Настоящее было в прошедшем: в воспоминаниях о старой России. Бе не забывали, храня верность традициям, соблюдая обряды и праздники. Ходили в свои церкви. Выпускали свои газеты. Сводили свои счеты. И даже селились в определенных местах. В Париже – в Пасси, или 16-м районе, на улице Буало жили А. Ремизов, В. Набоков, Ив. Шмелев. Он приехал в дом № 91 в 1938 году, через два года после смерти жены. До этого же они лето проводили в Капбретоне, в Ландах, на берегу Атлантического океана (там тоже была своеобразная «русская колония»), а зимы – в пригородах Парижа. В 1926–1932 годах жили в Севре: сначала у купца Карпова, потом на улице Россигнолс, 9.