Лев Толстой: Полное собрание сочинений. Том 7. Произведения 1856–1869 гг. Отрывки рассказов из деревенской жизни

[27]Герасимъ побалтывалъ ногой, обутой новымъ лаптемъ, по оглоблѣ и пѣлъ пѣсню. Завидѣвъ хороводъ бабъ, онъ почесалъ голову, замолчалъ и усмѣхнулся. Хоть и женатъ быль Герасимъ, а любилъ бабъ молодыхъ. Увидавъ плотника, Герасимъ скинулъ поджатую ногу съ спины лошади и соскочилъ. – «A! Лизунъ! <���чортъ тебя возьми, что рано съ работы сошелъ, аль домой> курвинъ сынъ, аль разсчетъ взялъ, косушку поставить хочешь!» – Герасимъ засмѣялся и треснулъ Лизуна по спинѣ кнутовищемъ, – «то-то бы выпили, <���умаялся цѣлый день пахамши> съ работы-то».

Это было въ суботу въ самыя Петровки. Уборка сѣна была такая, что старики не запомнятъ. Не сѣно, а чай въ стога клали. Крестьянскіе луга почти всѣ были убраны, оставался одинъ Кочакъ. Не больше какъ на день міру косьбы. Господскіе луга тоже больше половины уже подкошены были. Дни стояли такіе красные, жаркіе, – чтò съ утра по росѣ подкосятъ, къ вечеру въ валы греби, а на другой день хоть въ стога кидай, и на небѣ ни тучки. А все народъ, сколько могъ, торопился за погоду убираться. И прикащикъ [28]очень хлопоталъ барское убирать, съ утра до ночи съ бабами, красный сталъ, потъ градомъ катится, рубаха разстегнута, все кричитъ, все съ палкой около бабъ ходитъ, съ тѣла спаль. Хоть не свое, а хозяйственное дѣло, какъ возьмешься за него, такъ не заснешь покойно, покуда не кончишь. – Не ты дѣло дѣлаешь, a дѣло тебя за собой тянетъ. Богъ же далъ въ это лѣто, что было что косить, и грести, и возить. На тягло возовъ по 6 убрали, да еще въ Кочакѣ такая трава стояла, что на низу не пролѣзешь. Кромѣ покосовъ, тутъ же и пахота подоспѣла, а пахота крѣпка была, такъ что кто за погодой не успѣлъ, такъ сошники ломали и лошадей надсаживали на пашнѣ. [29]

[30]Въ селѣ цѣлый день было пусто, всѣ были на работѣ, нешто какая баба хворая дома рубахи на пруду стирала или холсты стелила, да старики и старухи съ малыми ребятами. Только на барскомъ дворѣ, за прудомъ, народъ дома былъ. Тамъ, извѣстное дѣло, какъ господа дома, – покосъ не покосъ, уборка не уборка: холопи, кучера, повара, садовники, дворовые – всѣ одно дѣло дѣлаютъ. Дѣло не дѣлай, а отъ дѣла не бѣгай.

Пастухи свое время не пропустятъ; только солнышко стало за лѣсъ закатываться, ужъ завиднѣлась [31]пыль по большой дорогѣ, и заслышалась скотина. Скотина ходила по отавѣ и въ недѣлю совсѣмъ другая стала – повеселѣла. Скотина въ деревнѣ все одно, что часы в городѣ. Прогнали скотину, значитъ, пора и всѣмъ домой в деревню. Ребята заслышали скотину, переловили лошадей и поѣхали домой изъ деннаго. Бабы на барщинѣ у выборного отпросились и съ граблями за плечами пошли хороводомъ къ дому. Мужики, кто дома на своей пашнѣ пахалъ, подвяталъ сволоки, перевернули сохи и поѣхали домой. Косцы подняли армяки и кувшинчики и пошли домой. У богатыхъ мужиковъ бабы покидали дровъ въ печурку, чтобъ согрѣть похлебку на ужинъ.

Конец 1850-ых и начало 1860-ых гг., эпоха увлечения Толстого народной школой и его деятельности в качестве мирового посредника, является вместе с тем в его жизни эпохой особого интереса к народной жизни и быту, внимательного изучения их. Этот интерес, как всегда, нашел себе отражение и в художественном творчестве Толстого. К этому времени относятся несколько произведений, в основу которых легли наблюдения над окружающей его деревенской средой, над типами крестьян и дворовых. К числу таких произведений относятся: «Поликушка», «Тихонъ и Маланья», «Идиллия», а также несколько мелких набросков, представляющих собой отрывки из задуманных им рассказов из деревенской жизни. Таких отрывков сохранилось в бумагах Толстого пять. Все они заключают в себе только приступы к рассказу и не дают никакого представления об общей концепции авторского замысла; однако, несмотря на свою фрагментарность, они представляют несомненный интерес в качестве зарисовок с натуры, в которых отразились впечатления художника, вынесенные им из наблюдений над деревенской жизнью. Круг этих наблюдений строго ограничен: это – Ясная поляна и прилегающие к ней деревни и поместья, причем автор даже не пожелал чем-нибудь завуалировать непосредственные объекты своих наблюдений: поэтому в этих отрывках мы находим имена лиц и названия местностей, взятые автором непосредственно из окружающей его действительности. Точно датировать эти отрывки невозможно, в виду отсутствия указаний в дневниках Толстого или каких-либо других данных; время написания их определяется как приведенными выше общими соображениями, так и некоторыми внешними признаками: качеством бумаги, характером почерка и пр., заставляющими отнести их к концу 1850-ых или началу 1860-ых гг.