Иван Бунин - Веселый двор

- Сказала, ня налягай на муку! - крикнула Алена своим грубым однодворческим голосом.

- А вот я ее ножиком сейчас зарежу, - сказал, входя в избу, Салтык, молодой работник в овчинной куртке и белом фартуке, только что приехавший с поля, где он подкашивал опушку обитого градом овса.

И стал вешать на стену, на деревянный костыль, вбитый между бревнами, тяжелый новый хомут с белыми гужами и недоуздок, на блестящих удилах которого зеленела наеденная лошадью травяная пена.

Вид у Салтыка, недавно отбывшего солдатчину, был самодовольный, лицо, в полубачках, загорелое, приятное, грудь широкая, солдатский картуз сдвинул на затылок. На груди фартука были крупно вышиты красные буквы. И Егор, которому Салтык только кивнул слегка, подумал:

"Верно, Аленка и вышивала. Да и девчонка, конечно, его. Недаром же болтали, что он ее еще до солдатчины управился обдергать. Дурак мельник! Я бы с ней шкуру спустил да на пяло растянул!"

Он, сипя, носил грудью, показывая в прореху обитого ворота бурую полоску загара на мертвенно-бледном теле. Бледно было и отекшее лицо его. Он был тяжко болен, но чувствовать себя больным давно вошло в привычку, он не обращал на это ни малейшего внимания. Нисколько не обижало его и то, что на него, больного, голодного, даже и посмотреть внимательно никто не хочет. Не испытывал он и злобы к Алене, когда думал: "Я бы ее шкуру на пяло растянул", - хотя растянуть мог бы. Но глухое раздражение не только против этого богатого и скучного двора, но и против всех гурьевцев, все-таки сидело в нем, томило и заставляло думать что-то такое, что не поддавалось работе ума, досадно вертелось в голове, как стертая гайка. Он уже давно освоился с тем, что часто шли в нем сразу два ряда чувств и мыслей: один - обыденный, простой, а другой тревожный, болезненный. Спокойно, даже самодовольно думая о том, что попадется на глаза, что случайно взбредет на ум, часто томился он в это же самое время и тщетным желанием обдумать что-то другое. Он завидовал порой собакам, птицам, курам: они небось никогда ничего не думают! Теперь ему и хотелось и не хотелось сидеть у мельника Да что делать-то, если не сидеть, куда идти? В лес, в кустарник, в сумерки, где всюду мерещится этот серый черт?

Алена зажгла над столом висячую лампочку, загоревшуюся бледно-зеленым огнем: еще светло было за окнами. Салтык не спеша достал из кармана порток плисовый кисет, не спеша свернул и загнул крючок, икнул и, пропустив в стекло лампочки соломину, закурил, сел на лавку.

- Подсевай, подсевай, - кинул он Алене, затягиваясь. Что-й-то пирожка хочется.

- А рожна ня хочется? - спросила Алена, говоря с Салтыком тем особым, как будто грубым тоном, каким говорят при народе только с любовниками.

- Их, пироги-то, надо уметь с умом печь, - сказал Салтык, далеко сплевывая. - Надо тебе каталог выписать. Когда я в Тифлисе служил, так там хозяйкина дочь завсегда выписывала каталог, по какому все можно приготовить. Вот и ты - пошли в Москву письмо, вложи в него марку семь копеек и напиши: так, мол, и так, вышлите мне всех возможных каталогов.

- И то правда, - отозвался старик. - Ты, известно, все знаешь: где какие жители, где какие города...

Егор покосился и подумал: "Какие города! Много он, дурак, знает, окромя своего Тифлису! Вот я бы ему порассказал..." Ему очень захотелось спора, в котором он вышел бы и умнее, и толковее, и бывалее Салтыка. Но намерение попросить хлеба и еще что-то, чего он не мог определить, связывало его, всегда смелого и болтливого, ставило в тупик - и перед кем же! - перед мужиками, которых он даже и сравнивать никогда не хотел с печниками, плотниками, малярами! Он только независимо откашлялся и, насасывая потухшую трубку, притворяясь рассеянным, стал Слушать: что-то еще сбрешет Салтык?

- Как же мне не знать! - сказал Салтык.

- Да я не то что, я, как осень, беспременно опять туда! Там сейчас самая колбня идет, - сказал он, мельком взглянув на Алену и усмехнувшись. - Да ей-богу: веселье, гулянье кажный божий день, с восьми утра до двух ночи. Особливо в курсовых, в Пятигорске, в Кисловодске, в Висинтуках...

- Значит, скучать не имеют права, - вставил старик и достал из кармана полушубка тавлинку.

- Ну, только там с деньгами хорошо, - продолжал Салтык, не слушая старика. - Без денег туда лучше и не показывайся. Там только вино ничего не стоит. Там кажный грузин агромадный виноградник имеет. Везут на базар в бочках - так и плескается.

- Имеют капитал добывать его, вот и плескается, - сказал Егор. - Авось и это дело знаем не хуже твоего, пробормотал он, чувствуя, что его опять начинает ломать, знобить, и неотступно думая о полушубке, которым он совершенно напрасно заткнул окно в караулке вместо того, чтобы надеть его, догадаться, что к вечеру после дождя будет прохладно.