Лев Толстой - Все лучшие сказки и рассказы

Ребята угнали домой лошадей. Обгорелая лозина осталась одна в поле. Прилетел чёрный ворон, сел на неё и закричал:

– Что, издохла, старая кочерга, давно пора было!

Одна черёмуха выросла на дорожке из орешника и заглушала лещиновые кусты. Долго думал я – рубить или не рубить её: мне жаль было. Черёмуха эта росла не кустом, а деревом, вершка три в отрубе и сажени четыре в вышину, вся развилистая, кудрявая и вся обсыпанная ярким, белым, душистым цветом. Издалека слышен был её запах. Я бы и не срубил её, да один из работников (я ему прежде сказал вырубить всю черёмуху) без меня начал рубить её. Когда я пришёл, уже он врубился в неё вершка на полтора, и сок так и хлюпал под топором, когда он попадал в прежнюю тяпку. «Нечего делать, видно, судьба», – подумал я, взял сам топор и начал рубить вместе с мужиком.

Всякую работу весело работать; весело и рубить. Весело наискось глубоко всадить топор, и потом напрямик подсечь подкошенное, и дальше и дальше врубаться в дерево.

Я совсем забыл о черёмухе и только думал о том, как бы скорее свалить её. Когда я запыхался, я положил топор, упёрся с мужиком в дерево и попытался свалить его. Мы качнули: дерево задрожало листьями, и на нас закапало с него росой, и посыпались белые, душистые лепестки цветов.

В то же время, точно вскрикнуло что-то, – хрустнуло в средине древа; мы налегли, и как будто заплакало, – затрещало в средине, и дерево свалилось. Оно разодралось у надруба и, покачиваясь, легло сучьями и цветами на траву. Подрожали ветки и цветы после падения и остановились.

– Эх! Штука-то важная! – сказал мужик. – Живо жалко!

А мне так было жалко, что я поскорее отошёл к другим рабочим.

Раз мы вычищали на полубугре подле пруда заросшую дорожку, много нарубили шиповника, лозины, тополя, потом пришла черёмуха. Росла она на самой дороге и была такая старая и толстая, что ей не могло быть меньше десяти лет. А пять лет тому назад я знал, что сад был чищен.

Я никак не мог понять, как могла тут вырасти такая старая черёмуха. Мы срубили её и прошли дальше. Дальше, в другой чаще, росла другая такая же черёмуха, даже ещё потолще. Я осмотрел её корень и нашёл, что она росла под старой липой.

Липа своими сучьями заглушила её, и черёмуха протянулась аршин на пять прямым стеблем по земле; а когда выбралась на свет, подняла голову и стала цвести. Я срубил её в корне и подивился тому, как она была свежа и как гнил был корень. Когда я срубил её, мы с мужиками стали её оттаскивать; но сколько мы ни тащили, не могли её сдвинуть: она как будто прилипла.

Я сказал:

– Посмотри, не зацепили ли где?

Работник подлез под неё и закричал:

– Да у ней другой корень, вот на дороге!

Я подошёл к нему и увидал, что это была правда.

Черёмуха, чтобы её не глушила липа, перешла из-под липы на дорожку, за три аршина от прежнего корня. Тот корень, что я срубил, был гнилой и сухой, а новый был свежий.

Она почуяла, видно, что ей не жить под липой, вытянулась, вцепилась сучком за землю, сделала из сучка корень, а тот корень бросила.

Тогда только я понял, как выросла та первая черёмуха на дороге. Она то же, верно, сделала, – но успела уже совсем отбросить старый корень, так что я не нашёл его.

Ребёнок был болен. Он бился, метался, потом затих. Мать думала, что он заснул; посмотрела – а он не дышит.

Она стала плакать, позвала бабушку и говорит:

– Посмотри, у меня ребёночек умер.

Бабушка говорит:

– Погоди плакать, может быть, он только замер, а не умер. Вот, дай приставим стёклышко к ротику, если отпотеет, значит, дышит и жив.

Приставили стёклышко к ротику. Стёклышко отпотело. Ребёнок был жив.

Он проснулся и выздоровел.

Великим постом была оттепель, да не согнала всего снегу, и опять заморозило, и сделался туман.

Рано утром пошёл я по насту в сад. Смотрю – все яблони пёстрые: одни сучки чёрные, а другие точно посыпаны белыми звёздочками. Подошёл я ближе – посмотрел чёрные сучки – все сухие, посмотрел на пёстрые – все живые и все по почкам облипли инеем. Нигде нет инея, только на самых на кончиках почек, на ротиках, там, где раскрываться начали, точно как усы и борода у мужиков обындевеют на морозе.