Владимир Одоевский - Новый год

Тут Вячеслав принялся мне рассказывать план, предпринятый им для воспитания сына; его библиотека была наполнена всеми возможными книгами о воспитании; он показал мне кучу огромных выписок: он учился не шутя, но по-нашему, по-старинному, как студент, готовящийся к строгому экзамену.

Я расстался с Вячеславом рано; мы не выпили и четверти бутылки: он, как человек семейный, не любил обращать ночи в день; я не хотел заставить его переменить заведенный им строгий порядок.

Часы, проведенные с ним, оставили надолго в душе моей сладкое и невыразимое чувство.

Прошло еще несколько лет. Однажды, под Новый год, судьба занесла меня в П. Я знал, что Вячеслав поселился уже более двух лет в этом городе. Я бросил в трактире мой экипаж и чемоданы и по-старому, не переодеваясь, как был, в дорожном платье, сел на первого попавшегося мне извозчика и поспешил скорее к прежнему товарищу. Быстрое движение блестящих карет, скакавших по улице, привело меня с непривычки в какое-то онемение; я едва мог выговорить мое имя швейцару, встретившему меня у Вячеславова крыльца. Думаю, что он принял меня за сумасшедшего, потому что несколько времени смотрел мне в глаза и не отвечал ни слова.

– Барин сейчас едет, барыня уж уехала, – наконец проговорил он.

– Какой вздор! быть не может.

– Карета уже подана, барин одевается…

– Быть не может.

– Позвольте об вас доложить…

– Я хожу без доклада.

– Однако же…

Я оттолкнул верного приставника и поспешно пробежал ряд блестящих комнат. В доме все суетилось; в крайней комнате я нашел Вячеслава во всем параде перед зеркалом; он ужасно сердился на то, что башмак отставал у него от ноги; парикмахер поправлял на голове его накладку.

Вячеслав, увидя меня, обрадовался и смешался.

– Ах, братец! – говорил он мне с досадою, обращаясь то к камердинеру, то к парикмахеру, – Затяни этот шнурок… Зачем было мне не сказать, что ты здесь?

– Я сейчас только из дорожной кареты.

– Я бы как-нибудь отделался. Ты не знаешь, что такое здешняя жизнь… прикрепи эту пуклю… ни одной минуты для себя, не успеваешь жить и не чувствуешь, как живешь…

– Ты едешь – а я тебе не мешаю…

– Ах, как досадно! Как бы хотелось с тобою остаться… здесь накладка сползает… но невозможно, поверишь мне, что невозможно…

– Верю, верю; какое-нибудь важное дело…

– Какое дело! Я дал слово князю Б. на партию виста… перчатки… он человек, от которого многое зависит, – нельзя отказаться. Ах, как бы хорошо нам встретить Новый год по старине, вспомнить былое… шляпу…

– Сделай милость, без церемоний…

Тут вошел сын его с гувернером:

– Adieu, papa.

– А, ты уже возвратился? весел ли был ваш маскарад? Ну, прощай, ложись спать… затяни еще шнурок… Бог с тобою. – Ах, боже мой, уже половина двенадцатого… прощай, моя душа! Помнишь, как мы живали! – Карету, карету!..

Вячеслав побежал опрометью; я пошел за ним тихо, посмотрел на прекрасные комнаты, – они были блестящи, но холодны; в кабинете величайший порядок, все на своем месте, пакеты, чернильница; на камине часы rococo , на столе развернутый адрес-календарь…

Этот Новый год я встретил один, перед кувшином зельцерской воды, в гостинице для проезжающих.

Ренсковый погреб – магазин, торгующий виноградными винами; ренское – всемирно известное вино, выделываемое из винограда, выращиваемого на среднем течении Рейна.

Лукулл Луций Лициний (ок. 117 – ок. 56 до н. э.) – римский полководец, богатый человек, оставил по себе память как устроитель отличавшихся необычайной роскошью пиров. Череп – символ бренности земной жизни.

Аттические эпиграммы – особенно тонкие и остроумные эпиграммы; происходит от названия древнегреческого государства Аттика, славившегося своей богатой и тонкой культурой.