Иван Тертычный - Маленький великий мир

- Так, - соглашаюсь я, - так говорят.

- А кто такой Бинго? Кто такой Шова?

- Насчет Бинго - не знаю. А вот Шова - это не Шова, а шоу. Развлечение то есть.

- Ну, насчет этой развлекаловки я узнал. У учительницы по немецкому. Она в словаре заграничном смотрела. А вот ток-шова? Даже она, учительница, не знает. Что это за слова такие, какие-то другие, не наши, а? Зачем они нам? Мы не в России теперь живем? Я, скажем, десять классов закончил, знаю, что есть ток электрический, есть ток, где зерно сушат-веют, есть ток, где глухари свадьбы водят. И вот как я - полстраны, а может, вся Россия, слушают, смотрят, не поймут, о чем шайка-лейка в телевизоре токует.

Геннадий загорелся, разволновался, видать, крепко задели его эти "другие слова". Лицо красное, как столовая свекла, глаза блестят, русая с проседью прядь упала на лоб.

- Да ладно, плюнь ты на этот телевизор. Остынь, Геннадий! - пытаюсь успокоить соседа.

- Как это успокойся! За кого они меня... нас держат? За козлов тупорогих, что ли?

- Ну, скажи тогда, коли так... Почему они сыпят непонятными словечками? По-твоему, почему?

- "Почему, почему..." А потому что они не люди, а уроды!

- Не скажи, - шучу я, - бывают и симпатичные ребята.

- Душой уроды. Грамотешку-то они, все эти затейники, знают, институты кончали. А понимаешь... - Геннадий растопыривает пятерню, трясет яростно ею перед своим лицом и почти шепчет: - Они стесняются нашего народа, нас, языка нашего стесняются. А вдруг за границей посмотрят и скажут: что, мол, они на своем лапотном русском чешут, а где же шова-шоу, где Бинго, где ментаритет? Где ток, а?.. Если же услышат эти вот, другие слова, то к ним уваженье за границей будет. Понял?

Я наливаю - ему и себе - пахучего чаю. Закуриваю. Сосед тоже умолкает, закуривает. Там, далеко, над лесом, сгорают, гаснут перышки-облачка, как гаснут, наверное, в котле газетчины, телевизионщины, бесчисленных радио чудные, исчислимо-неисчислимые слова родного русского языка, их тончайшие оттенки, пресекается вольное дыхание души и простора, их, слова, питавшее...

- Ха! Михайла! - Сосед причесывает пятерней волосы и поворачивается ко мне всем телом. - Послушай, я тут стих сочинил. Хочешь, прочитаю?

- Хочу.

- Он короткий, стих.

- Ну и что ж.

- Вот... "Иволга, таволга, Волга, бор, боровок, борона..." Как?

...Расходимся по домам около полуночи.

Я, раскинувшись на старом, привычном диване, почти сразу засыпаю... Но потом, через какое-то время, глаза сами собой открываются, и я начинаю думать о своих родителях-стариках, об их многотрудной и полной смысла жизни, о сыне и дочери, которые живут и будут жить долгие десятилетия в небывало упрощенном бытии. О моих добросердечных соседях, о светоточивой русской литературе, без которой себя не мыслю, о...

И, засыпая, слышу глуховатый, крепкий голос Геннадия: "Иволга, таволга, Волга..."

Космонавт Павлов

- Вы когда-нибудь видели шторм в океане?

- Нет. Не приходилось.

- А извержение вулкана? Скажем, на Камчатке? Когда земля под ногами ходуном ходит?..

- Не посчастливилось.

- Не посчастливилось... - Космонавт Павлов, крепкий телом мужчина лет пятидесяти пяти в черном пиджаке и черной же водолазке, крупнолицый, чуть курносый, усмехается и крутит в загорелых пальцах рюмку с водкой. - Не посчастливилось... Не видели - и, думаю, не стоит о том жалеть. Беспомощной пылинкой или травинкой себе кажешься.

Полутемный зал Нижнего буфета ЦДЛ (Центрального Дома литераторов) тих и прохладен. И всего-то здесь три живые души: он, я да средних лет буфетчица-блондинка за освещенной стойкой.

- Когда мы с Егорычем в первый раз на орбиту поехали, я, знаете, все видел, ощущал, как, наверное, все побывавшие там. Ракурс небывалый, конечно! Но, как говорится, экскурсия закончилась, началась плановая работа. Детали, думаю, не нужны?.. А вот в следующий раз...

Павлов нервно постукивает пальцами левой руки по столешнице.

- Выпьем?

- Ваше здоровье!

Долька лимона настолько кисла, что я невольно морщусь.

- Небось покрепче водки показалось? - Павлов по-свойски подмигивает, откидывается на спинку стула и смеется. - А?..

- Точно.

Павлов снова опирается локтями на стол.

- А в следующий раз... Опять же с Егорычем... Просыпаюсь я - как будто кто-то так легонько толкнул внезапно, и - мурашки по коже... Не вижу, чую: на меня - не Егорыч же! - или сквозь меня, или вокруг меня?- кто-то смотрит. Не в иллюминатор, а вообще, отовсюду. И я, человек сугубо атеистически-коммунистического воспитания, мысленно и, наверное, помимо воли вопрошаю: "Это Ты, Господи?" И через секунду-другую по рукам, по спине, по ногам разливается такое тепло! Я цветком себя почувствовал!.. Бабочкой!..