Виктория Токарева: Мой мастер

- Будешь знаменитость, как Константин Симонов, тогда я выйду за тебя.

- Буду, - клянется Юра. Ему кажется, что это несложно.

Я не влюблена. Я не поощряю, но и не запрещаю. Греюсь в лучах его любви, как авитаминозный северянин под южным солнцем. Чувствую, как в меня вливается ультрафиолет и я хорошею на глазах.

Однокурсники недовольны ситуацией. Им обидно за друга. Они считают необходимым открыть ему глаза.

- Ты что, не видишь? Она тобой пользуется. Она тебе не ответит и ничего не вернет.

- И не надо, - удивляется Юра. - Пусть ей будет тепло.

В его отношении ко мне - отцовское начало: все отдать, чтобы ребенок вырос и жил дальше. Самоотдача - и содержание, и смысл такой любви.

Тем не менее он не писал за меня. Скорее я за него. Я сокращала его тексты, монтировала, конец ставила в начало, начало выбрасывала вообще. Я формалистка. Для меня форма имеет большое значение. Я как бы работаю формой, поэтому у меня почти нет лишних слов.

Мои однокурсники не поверили, что я пишу сама.

Позже, когда я напечаталась, моя мама спросила:

- Кто за тебя пишет?

Нет пророка в своем отечестве. Глядя на меня, никому в голову не приходит, что я способна на что-то стоящее. И мне самой это тоже не приходит в голову.

Однажды на кинофестивале меня представили известному государственному режиссеру.

- Это вы? - удивился он.

- Я.

- В самом деле?

Я сконфуженно промолчала. Режиссер озадачился, потом сказал, перейдя почему-то на ты. Знак доверия.

- Я думал, что ты как все кинематографические говны. А ты - нормальная баба с сиськами.

Мои современницы несли свои маски: Юнна Мориц - загадочный бубновый валет, Белла Ахмадулина - хрупкая Господня дудочка. Хочется броситься и спасти. А я - нормальная баба с сиськами. А если быть точной, то и без них.

День без вранья

Во мне не было признаков избранности, а возможно, не было и самой избранности, но всегда была потребность в писании. Графомания. Я садилась за стол и графоманила, и на втором курсе написала рассказ "День без вранья". И отнесла рукопись в два места. На киностудию "Мосфильм" редактору Боре и в журнал "Молодая гвардия", поскольку он был ближе всего к моему дому. Я поднялась на лифте на какой-то этаж и вошла в кабинет заместителя главного. Зам только что приехал с Севера и с жадностью поглощал столичную жизнь, как то: пил, искал высокую любовь, находил, терял, снова пил, попадал в милицию, неуважительно отзывался о Брежневе и писал замечательные книги. Талант искрил из его рыжих глаз и сиял над обширной лысиной.

Все кончилось тем, что его сняли. Потом назначили на более высокий пост. Но и оттуда тоже сняли. Он не приживался. Он имел внутри себя совершенно не начальническую, молодую, мятежную и даже слегка хулиганскую начинку.

Именно этот рыжеволосый Зам поднялся мне навстречу.

Я поздоровалась и сказала:

- Я написала рассказ. - И положила рассказ на угол стола.

- А вы откуда вообще? - спросил Зам. Может, он решил, что я чья-то дочка или чья-то протеже. - Ниоткуда.

- А как вы сюда попали?

- С улицы, - простодушно ответила я. Не с неба же я прилетела.

- Если все с улицы начнут ходить прямо ко мне в кабинет, у меня ни на что больше времени не останется. Существует отдел прозы. Туда и идите.

- Забрать? - догадалась я и потянулась за рукописью. Зама тронула моя покорность. Он посмотрел на деревянные бусы, висящие на моей груди, как у дикаря, и смягчился.

- Ладно, - сказал он. - Оставьте. Прошло три дня, и в моей коммуналке раздался звонок. Подошла соседка и сказала:

- Тебя мужчина...

Я взяла трубку. Зам назвал себя и замолчал. Я тоже молчала. Потом он спросил:

- А когда вы это написали?

- Неделю назад, - ответила я.

- А вы еще кому-нибудь показывали?

- Нет. А что?

Он снова замолчал. Разговор продвигался не энергично. Через пень в колоду. Зам попросил меня прийти.

Потом я узнала, что он срочно созвал собрание, на котором приказал к самотеку быть внимательным, потому что с улицы иногда приносят выдающиеся произведения.

Я пришла к Заму. Он сказал, что рассказ талантливый. Я ждала, когда он добавит: "но мы не напечатаем". Мне всегда так отказывали, и я уже выучила наизусть эту формулировку: "Мило, талантливо, но мы не напечатаем".

- Мило, - начал Зам. - Талантливо...

- Но, - подсказала я.

- Что "но"? - не понял он.

- Но вы не напечатаете.

- Почему же? Напечатаем. В шестом номере. Но мы бы хотели сопроводить вашу первую публикацию напутствием какого-нибудь классика.

- Какого?