Айвен Саутолл - Поселок Тополи

Она стояла в грязи среди рядов моркови, подставляя лицо прохладным брызгам, поглядывая на сумрачное небо, на запад, на север, на юг, в необозримый дымный свод, в сплошной дым, из которого сыпался пепел, листья папоротников, деревьев, кустов, ветки, клочья коры и сгустки смолы величиной с куриное яйцо. Многие из них дымились. Многие падали на землю, не погаснув. И тысячи птиц стаями летели на восток: орлы и ястребы, вороны и попугаи, сороки и кукабарры, скворцы и зяблики, — свободные птицы, они летели высоко над ней, а ее оставляли внизу. И где-то гул, как от сильного ветра, но не ветер, — где-то гул, о котором ей говорил Джон, но сам никогда его не слышал, потому что с такими пожарами ему не приходилось бороться, гул, о котором как-то рассказывал дед Таннер, гул, не похожий на другие, совсем особенный. Вроде как на море в шторм, но не такой. Вроде как при землетрясении, но не такой. Вроде как от лавины, но не такой.

Что толку тревожиться, думать о спасении моркови, или малины, или сараев, или дома? Все равно поздно. Или еще не поздно?

Она почувствовала, что уменьшается. Это было странное ощущение. Она посмотрела на свои руки, словно готовая к тому, что они стали маленькие, как у грудного младенца. Заплакала и удивилась, что слышит свой голос, а не плач ребенка.

— Господи, — сказала она, — пожалуйста, пошли мне кого-нибудь! Я совсем одна.

Но оставался Черныш. Черныш, который прыжками мчался к ней через поле. Черныш, который лаял так, как всегда лаял, когда хотел доложить, что нашел что-то интересное — вомбата, или кенгуру, или змею, или муравьеда.

Грэм чувствовал, что что-то неладно, но не мог заставить себя очнуться. Ему не хватало воздуха, все тело затекло, одолевала усталость. Ему очень не хотелось просыпаться. Хотелось спать и спать, чтобы заглушить отчаяние, подстерегавшее его в мире сознания. Но сознание не оставляло его в покое тянуло из глубин сна только что не за волосы. Оно твердило: «Проснись!» и кололо иголками, сотнями иголок, все с одного боку.

Он перекатился на другой бок и чуть не вскрикнул от боли, когда кровь побежала по онемевшим жилам.

Теперь он проснулся. В овраге было полутемно. Сперва он даже подумал, что проспал весь день. Эта мысль не очень его встревожила он еще старался дышать поглубже, чтобы утихомирить боль в боку, вдыхая что-то горькое, как тот вкус, что застоялся у него во рту, что-то совсем непохожее на чистый, свежий воздух. Постепенно он понял, что сумрак — не естественный, не вечерний. Циферблат его часов сначала расплывался перед глазами, потом он ясно увидел: 9.28. 9.28 утра? Ну да, конечно. В 9.28 вечера было бы уже совсем темно.

Тут он увидел собаку.

Едва глаза их встретились, как собака залаяла, а у мальчика сердце подскочило от страха. Их разделяло не больше пяти шагов. Потом он увидел девочку. Она стояла рядом с ним на коленях, он не увидел ее раньше, потому что лежал к ней спиной.

— Просыпайся! — говорила она. — Ну же, встряхнись!

— Я не сплю, — сказал он хрипло, принимая сидячее положение, побаиваясь собаки, встревоженный появлением девочки, пришибленный гнетущим ощущением вины, которого еще не мог бы объяснить.

— Вставай, — сказала она, — если не хочешь сгореть заживо. Крепко же ты спал! Я еле-еле тебя добудилась.

Он ничего не понимал.

— Встань! — сказала она резко. — Встань сейчас же!

— Ноги мои… — простонал он.

— Вижу. Как тебя угораздило так их отделать?

— Ох, да… Уйди. Оставь меня в покое…

— Слушай, — сказала Лорна, — хочешь ты остаться в живых или нет?

— Я заболел, — сказал Грэм. — Видишь, я болен, оставь меня в покое.

— Так тебе хочется сгореть заживо?

— А? Ты о чем говоришь?

— Говорю о лесном пожаре. О пожаре, который ты и твои дружки запалили.

Грэму вдруг стало холодно — холодно, несмотря на страшную жару, холодно до самой макушки, до кончиной пальцев, так холодно внутри, что даже не хватило духу отпираться. Он только тупо ее поправил:

— Это не они. Это я.

— Тебя зовут Грэм? Да?

— Да.

Лорне нравились его страдальческие глаза, перепачканная физиономия, еще что-то в нем, чего она не умела определить.

— Грэм, — сказала она, — давай будем друзьями. Я тебя не брошу, а ты не бросай меня. Пожар идет сюда. Вставай, пойдем. Ты должен встать и помочь мне. Иначе мы оба наверняка сгорим заживо.

Она была такая деловитая, спокойная, так знала, чего хочет… Здравый смысл подсказывал, что ее надо слушаться. Грэм ухватился за ее протянутую руку и со стоном поднялся.