Софрон Данилов - Бьётся сердце

Не кончив, Сосин рухнул на свой стул.

— Вы уж доскажите свою мысль, Роман Иванович, — мягко посоветовал Пестряков. — Когда же и вылить всё наболевшее, как не сегодня?

— Да этого Нахова вообще надо упечь в особое место!

— Дайте мне слово! — поднялся Сектяев.

— Я раньше просила… — Стёпа Хастаева тоже тянет руку, лицо у неё красное и злое.

— И мне тоже!..

Чёрт бы побрал Сосина — после его коровьей речи каждый почувствовал себя Цицероном. Где Тимиру Ивановичу взять против скандалистов нужных ораторов? Паршивка Белолюбская отводит глаза в сторону — определённо струсила.

Всё-таки Платонов не сумел приструнить крикунов, развёл либерализм. Если сегодня возьмут верх скандалисты, то обстановка в школе станет ещё хуже. Иногда подкатывает даже такое — плюнуть бы на всё! Крикнуть им всем — и Нахову, и Платонову, и Кубарову: «Пошли вы все знаете куда! Живите тут, как хотите, без меня!» Оставить бы их с разинутыми ртами, а самому сесть в самолёт да зафитилить куда подальше. Заслуженный учитель, где-нибудь да пригреют. Только вот дети! А Надежда? Сидит вон у окошка, склонила голову. Белая шейка, нежный пушок… По утрам её протяжный грудной голос: «Ти-им, завтрак готов…» Он выходит и, прежде чем сесть во главе стола, целует эту шейку. «С добрым утром, моя дорогая».

Тимир Иванович чуть не застонал при этом воспоминании. Нет, проклятые, этого я вам не отдам! Ты ещё увидишь, Надюшка, мою победу!

Кто знает, может, это раздумье о сокровенном не заняло у председательствующего и малой секунды. Однако недаром говорится, что на войне и секундное промедление опасно. Пока Тимир Иванович мешкал, Стёпа Хастаева, воодушевлённая примером Нахова, сама, без разрешения, взяла слово — плевать она хотела на всех председательствующих!

— Хоть Кирилл Сантаевич и считает, что я должна помалкивать, но я всё-таки скажу.

И Стёпа сказала. Только одна она, бесшабашная голова, могла отчаяться на такое. На общем учительском собрании, в присутствии высокого районного начальства закатить речь в защиту Аласова!

— Эх вы, люди! Появился наконец в нашем монастыре человек, которого на руках бы носить: умница, свежий взгляд на всё. Он наши «проценты» высмеял, — но мы-то, как сами не видели раньше! Будто дятлы, выколачиваем на уроках цифирь для рапортов — всеми правдами и неправдами. А он о настоящих знаниях заговорил! О людских душах, какие растим! Чёрта в тех процентах (Тимир Иванович позвенел о графин), если при этом мальчишек обыскивают в классе, обращаются с ними как с малолетними правонарушителями! А с учителями у нас лучше обращаются? Любая живинка в преподавании — уже ты на подозрении. Хорош тот учитель, который как автомат действует, как солдат по казарменному уставу. А Сергею Эргисовичу даже представить дико, что так можно жить в школе! Об этом он и заявил во весь голос! Он ведь от чистоты своей, не ради корысти — потому что не может иначе! И что же, думаете, мы ему кинулись на шею?

— Не скажите, Стёпа! Кое-кто и на шею кидался! — ловко вставил Кылбанов.

Хастаева словно в стену врезалась на полном скаку — недоумённо посмотрела на Кылбанова, соображая. Пересилила себя, решила всё-таки презреть прозрачный намёк. Стала продолжать своё.

— Сегодня слушаем Сосина, его бессмыслицу. Дикость: Кылбанов учит Нахова, как быть патриотом. Сосин решает судьбу Аласова. «На все сто процентов согласен…» (Пестряков, уже не переставая, звенел по графину.) Чем же этот бедняга может сравниться с Аласовым? Знаниями? Культурой? Педагогическим мастерством? Да когда же возьмутся за ум и очистят советскую школу от сосиных?

— Одних Аласовых оставят!

— Да, Аласовых — умных, людей с чистым сердцем…

— Ай да Степанида Степановна, какой восторг! — осклабился Кылбанов. — Недаром на одном-то возу под сеном.

Докончить фразу ему не пришлось. Хастаева кошкой метнулась к нему и с размаху, что было сил, отвесила такую пощёчину, что даже Тимир Иванович отшатнулся.

— Хастаева!!

Едва не опрокинув рассевшуюся в проходе старушку — учительницу пения, Степанида выскочила из учительской.

Шум поднялся невообразимый — ничего подобного на педагогических собраниях до сих пор ещё не было.

— Смотрите, смотрите! Все видели? Все будьте свидетелями, я на неё в суд подам!

— Несчастный! Получил, что причиталось, так сидел бы уж! — Это Надежда брезгливо скривила губы. И она не удержалась, своё слово вставила.

— Кылбанов, пиши меня в свидетели. Когда тебя за оскорбление женщины будут судить, я первый выступлю…