Софрон Данилов - Бьётся сердце

Ага, уже и народ собираться стал. Хлопнула дверь за перегородкой. Тимир Иванович Пестряков — по шагам узнаю. Разделся, кресло двигает. Обычно, поставив портфель на стол, завуч заходит к директору перекинуться словом-другим. Сегодня не заглянул, презрел. Ох-хо-хо, горе моё горькое. А в чём я виноват? Ну и чёрт с тобой, очкастый! Ты сиди, и я сидеть буду. Ещё хлопнуло.

— Доброе утречко! — (Это Кылбанов.) — Знаете, Тимир Иванович, случайно нашёл дома уголовный кодекс…

Будто захлопнул рот, — видимо, завуч показал на перегородку. Зашушукались, зашелестели. Подбирают, по какой статье сподручнее упечь Аласова. Вошла Пестрякова со своим «здравствуйте», шептуны замолчали. Оказывается, у Тимира Ивановича и от жены секреты.

За каждым стуком двери — новые голоса, и всяк на свой манер. Человека можно понять уже по тому, как он здоровается.

«Здрав…» — прошелестел Сосин, шагов его вовсе не слышно — ходит в меховых унтах.

«Всем привет!» — это Сектяев. Небось даже вскинул руку в приветствии. Вот кому время пошло на пользу — был тише мышонка, а сейчас голосистый стал.

«Доброе утро!» — звонкий голосочек Саргыланы. Наверно, как всегда, пришли вдвоём, хозяйка и постоялица. Майя, похоже, только головой кивнула? Что с бедняжкой?

У всякого своё. Эх-хе-хе! Сектяев расцвёл. Майя сникла. Нахов вроде сил набрался, а Степанида даже краситься перестала. Чудеса!

«Фрр… Эхма… мор-розяка, чёрт его подери! Что же творится, товарищи дорогие». Ввалился Нахов — с громом-стуком, будто вязанку дров внесли и бухнули на пол. Каждое утро Фёдор Баглаевич слышит его рык и всё никак не привыкнет. Нахов проревёт своё «здравствуйте», а директору слышится — «Негодяй!» Тут игра слов: «Юте кюн» («добрый день») по-якутски созвучно с «Теокюн» («негодяй»). .

— Товарищи, дорогие, ещё двадцать минут до звонка… Попрошу немного внимания. — Нахов похлопал в ладоши. — Фёдор Баглаевич, вы у себя? Покажитесь, будьте добры.

Немного поколебавшись, директор вышел в общую комнату.

Нахов держал в поднятой руке несколько исписанных листков.

— Фёдор Баглаевич, Тимир Иванович… Я написал письмо в одну из вышестоящих организаций… Изложил свои соображения о недостатках учебно-воспитательной работы в нашей школе… Также и насчёт обмана государства, погони за процентами… О зажиме критики и преследовании товарищей… В общем, всё как есть. Персонально в этом виноваты вы, директор и завуч. Я так и пишу…

Тимир Иванович смотрел на Нахова как на сумасшедшего.

— Странная речь! Если вы задумали жаловаться, то почему бы не делать это по-людски?

— То есть за вашей спиной? Презираю жалобы за спиной!.. Кстати, у меня не жалоба, а вполне законные требования, которые я не однажды излагал… Прошу товарищей прочесть письмо. Может, кое-кто захочет поставить и свою подпись.

Словно пружиной вытолкнутый со своего стула, завуч вскочил, сверкнул очками и скрылся за дверью.

Листки пошли по рукам. Кто-то фыркнул, читая, кто-то вышел из учительской — от греха. Саргылана пробежала текст, покраснела, изумлённо посмотрела на директора, словно видела его впервые. И подписала.

Сосин, когда листки дошли до него, замахал руками, будто творил крёстное знамение против нечистой силы.

С презрением отвернулся Кылбанов: «Я с доносчиками не имею ничего общего». Фёдор Баглаевич, несмотря на двусмысленность своего положения (письмо-то против него подписывали), не удержался от улыбки: «Ха, Кылбанов клюв о кочку вытирает. Он, оказывается, доносов не терпит».

Подписалась Майя Унарова. Евсей Сектяев будто наградной лист подмахнул. Стёпа подписала, но заметила при этом: «Местами слишком уж дипломатии много, покрепче надо бы! Это первая ваша жалоба, Нахов? Ну ничего. Поднатореете, будете писать не хуже Кылбанова».

«Ах ты, Стёпа, вот ты какая! — подумал Кубаров о девушке, с которой ещё недавно любил пошутить. — И ты меня не пожалела…»

— А почему мне не даёте? — вдруг послышался голос Надежды Алгысовны. — Или я не член коллектива?

Нахов смешался, забормотал в растерянности:

— Да, пожалуйста… Да мы что ж…

Надежда Алгысовна взяла листки, лишь скользнула по ним взглядом и подписала. Директор глазам своим не поверил.

Да и Нахов движение сделал остановить её:

— Вы бы почитали. Там ведь…

— Ничего, — оборвала его Надежда Алгысовна, щеки её пылали. — Ничего, всё верно.

В пятницу, ранним утром, умер Всеволод Николаевич Левин.

Отлучилась дежурная сестра-девчонка, не уследила старая Акулина. Старик сполз с постели, потихоньку оделся, видно, истосковалась душа, вышел из комнаты.