Николай Амосов - Мысли и сердце

Вижу через стекло, опять кто-то идет. Наверное, зовут на прием. Сейчас пойду. Стучат.

– Войдите!

– Здравствуйте, Михаил Иванович!

– Саша! Вот хорошо!

Смотрю как доктор. Не видел недели две. Ничего. Цвет лица здоровый. Отеков не видно. И глаза живые.

Очень приятно видеть эти глаза. Не перестаю удивляться: «Все-таки живой». И немножко страх

– не случилось ли чего.

– Не беспокойтесь - пришел по кибернетическим делам. Все хорошо. Понимает. Знает, что боюсь.

– Отлично, что пришли. - Я снова зову его на «вы», хотя и не хочется. Нельзя. Не пристает к нему фамильярность.

Но нужно идти на прием. Ждут.

– Саша, вы подождите, чем-нибудь позанимайтесь, а я на полчаса схожу в поликлинику…

– Пожалуйста, пожалуйста. Сколько угодно. Я найду дела…

Иду в поликлинику. Впрочем, «поликлиника»

– это слишком громко: просто комната при приемном покое и небольшой рентгеновский кабинет. Вестибюль переполнен.

Пробираюсь к рентгенокабинету.

Много знакомых - эти пришли на проверку. Здороваюсь с ними, расспрашиваю - с любопытством и с тревогой. Все хотят, чтобы я сам посмотрел, послушал. Но всех не успеть. И не нужно - опытные помощники.

– Михаил Иванович, посмотрите, пожалуйста, в такую даль ехали… Поди откажи.

– Хорошо, хорошо, подождите.

Ребятишки после операции растут быстро. Будто кран открывается. Кран жизни.

Очень приятно их видеть - выросших, возмужавших, с хорошими лицами. Загорели летом. Матери улыбаются, благодарят.

– Михаил Иванович, вы нас не помните?

Молодая счастливая женщина держит своего мальчишку за руку. Он стеснительно поеживается и лукаво выглядывает из-за матери.

Помню, всех помню. Фамилий не знаю, а лица помню.

– Три месяца я здесь провела с ним, вся извелась. И ссорилась с вами, вы уж извините…

– Что теперь вспоминать… Как дела-то? Вздорная такая бабенка была, все жаловалась на сестер.

– Хорошо, очень хорошо… Уже в школу пошел Павлик - видите какой? Посмотрите на рентгене?

Вхожу в темноту. Ожидают Мария Васильевна, кто-то из ребят, не различаю лиц. Нужно привыкнуть к темноте.

– Мы уже заждались.

– Ничего. Зато дело интересное. Виктор нашел инженеров, могут камеру сделать. Даже скоро, пробную. Нужно тебе познакомиться с ними, Олег. Ты же что-то в технике маракуешь. Они с тринадцатого завода…

– Обязательно.

(А Марья молчит. Она - скептик и пессимист.)

– Ну, кого вы мне оставили?

– Восемь человек новых и троих повторных нужно посмотреть. А других - желающих - как вы сами решите.

Глаза привыкли. Начинать. Сколько я пересмотрел этих больных - не счесть… Сначала были желудочные, потом - легочные, теперь - сердечные… Это уже последнее.

Сегодня день счастливый. В клинике спокойно. С Юлей обошлось. Главная находка - эти инженеры. Только бы хвастунами не оказались. И Саша выглядит хорошо.

– Ну давайте докладывайте. Больные уже здесь?

– Мальчик, становись за экран. Мамаша, поддержите его.

– Восемь лет. Шум заметили с рождения. Развивается плохо. Порок неясен. «Синюхи» нет.

Посмотрим. Раз им неясен, то и мне, наверное, тоже.

Включаю аппарат. Светится экран. Тощий мальчик, маленький. Поворачиваю его. Через толстые перчатки ощущаю худенькое тельце. Сердце большое, какой-то неправильной формы, сильно пульсирует. Не знаю.

Выключил. Зажегся слабый свет. Но я уже все хорошо вижу.

– А ну, герой, выходи на свет. Послушаем. Как тебя зовут?

Молчит. Ставлю его между колен. Одна рука на плечо. Теплая кожа. Дрожит. Ищет рукой мать. В глазах испуг, слезы.

– Да ты не бойся, я только послушаю - и все. Дыши тихонько.

И шумы тоже неясные. Не знаю что. Но по состоянию оперировать можно. Конечно, если при обследовании не окажется что-нибудь необычное.

– Останешься у нас?

Рвется к матери. Нет, его так, в лоб, нельзя.

– Один сын?

– Да. Пожалуйста, доктор…

– Оденьте его, потом зайдите.

Будет драма. Сколько горя будет в первые дни, пока не привыкнет. У ребят это, к счастью, быстро. А мать так и не привыкнет. Будет ходить около клиники, в окна заглядывать, спрашивать у каждого выходящего: «Не видели Мишу Слесарева? Как он?»

Но ничего. Надеюсь. Все-таки умирают с каждым годом все меньше и меньше.

Смотрю следующих. Неясные диагнозы, испуганные материнские глаза. Ощущение в руках от хрупких, маленьких тел. Почти все дети с пороками худые. Ребра прямо тут, под кожей. Жалкие такие.

Ободряю как могу. Некоторые дичатся, а другие - общительные - прижимаются доверчиво. Хорошо, если порок легкий. А если трудный, то так грустно держать ребенка за руки, смотреть в лицо. Знаешь, что впереди ох как опасно… Хочется отказать, уйти от риска. Мне не нужны эти «интересные операции». Но нельзя.