* * *
Взглянув на слепца, я даже не понял, с чего начать: по бокам его носа не было хотя бы незрячих глаз. Лишь две щели темнели под бровями.
— Я верую, — воззвал я к Отцу. — Помоги моему неверию.
* * *
В конце концов, растерев слюну с землей и замазав несчастному глазные щели, Иисус его исцеляет, но фарисеи не верят чуду и избивают бывшего слепца, когда он настаивает на реальности происшедшего. Над головой Иисуса сгущаются тучи. Постоянное ощущение опасности, хрупкая ненадежность творимых чудес, смутный, не вполне постигнутый самим Иисусом удел — все это вплетено в ткань евангелия от Мейлера с первых строк. Само рождение Иисуса влечет за собой кровавую бойню и смерть невинных, а Спасителя всю жизнь потом преследует “душевная тяга к умерщвленным в Вифлееме младенцам”, он неотступно думает “об этих детях и о непрожитых ими жизнях”.
* * *
Мейлер пишет от первого лица, старательно напоминая нам, что мы — внутри Иисуса и смотрим на мир его глазами. То-то было бы чудо, если б нам и вправду удалось в это уверовать! Однако, возьмись автор детально прописать портрет центрального персонажа, перемежая отрывки из Нового Завета, пересказанные от третьего лица, с повествованием от первого лица, он обязан был бы ответить на вопрос, который гложет самого Иисуса: кто же он? Всеведущий Бог или обреченный на ошибки смертный, который неуверенно нащупывает путь к своей мученической кончине? Будь Иисус абсолютно всеведущ, он решал бы извечную шараду жизни иначе: холодно и бесстрастно. Однако не осененный неким вселенским даром предвидения, он вряд ли заслуживал бы поклонения. Раннехристианские конфессии придерживались в этом плане самых разных взглядов: докеты полагали, что Его тело было бесплотным видением; адопциане считали его простым смертным, которого Господь сделал приемным сыном. Западная, католическая ветвь христианства стояла за его человеческую сущность, восточноевропейская православная церковь молилась отстраненному, иконоликому Христу Пантократору. В 451 году на IV Вселенском соборе был выработан устоявшийся ныне догмат, который соединяет обе природы Христа и потому взрывоопасен: “Совершенный в Божестве и совершенный в человечестве… неслитно, неизменно, нераздельно, неразлучно познаваемый…” Четырьмя веками ранее апостол Павел прекрасно сформулировал квинтэссенцию этой тайны в “Послании к филиппийцам”: “Хотя был Он Богом по природе Своей, но не держался за это Свое равенство с Богом, но уничижил Себя Самого, приняв образ раба и сделавшись по виду человеком”. Без этого уничижения страдания Иисуса не были бы истинными, да и ответ, который дает христианство на теологический вопрос о сущности страдания (Бог сошел, чтобы страдать вместе с нами), никого бы не убедил.
* * *
Всем верующим христианам предлагается почитать человека, который ведал усталость и слабость, а порой даже плакал; который под настроение обрек на погибель фиговое деревце; который основал свое учение фактически на игре слов; который отверг столетние традиции иудейских обрядов; который якшался со сборщиками подати и женщинами сомнительной репутации; который постоянно донимал учеников вопросом “Кто я?”; который умолял Господа избавить его от грядущих страданий и который, уже на кресте, упрекнул Бога за то, что Тот его покинул. Именно такой Иисус, живой человек, смертельно надломленный выпавшей на его долю нечеловеческой миссией, и действует на страницах этого евангелия, написанного скептиком Мейлером, евреем, который не думал креститься, чью мать в детстве (как он признался в интервью “Эт рэндом”) одноклассники-католики в ирландском районе Нью-Джерси обзывали “убийцей Христа”. Мать так до конца жизни и не понимала, как может ее сын дружить с ирландцами.
* * *
В “Евангелии от Сына Божия” с начала до конца сохраняется уравновешенная благостность. В этом удивительная сила и, возможно, слабость книги, которую тесть, Мейлера баптист, будет, как мне кажется, читать без напряжения. Не то что другие биографии Иисуса (как, допустим, вышедшую из-под пера А. Н. Уилсона), где повествование беспрестанно прерывается колкими насмешками и гипотезами вроде “что было бы, если…”. В эту книгу органично включены все основные сотворенные Христом чудеса, вплоть до воскресения. Мейлер, в чьей прозе не единожды поселялись мистические эманации, вполне по-свойски управляется с библейскими бесами, а Сатане отводит большую роль со словами. Теологически Мейлер тяготеет к манихейству; его Иисус, к примеру, говорит в послесловии: “Бог и Маммона по-прежнему стремятся завладеть людскими сердцами. Но, поскольку силы у борцов примерно равные, торжествовать победу ни Бог, ни Сатана не могут”. Манихейство, разумеется, старая, почтенная ересь, которая пытается оправдать плачевное состояние человечества слабостью Бога. Кстати, Мейлер приравнивает Сатану к Маммоне по собственному почину. На самом деле “маммона” вовсе не божество, на арамейских языках это слово означает “богатство”.
Читать дальше