Ашот Бегларян - Чужой счет

У подбитого БМП развернулся жаркий бой. Рядом, сраженные, падали товарищи. Кровь одного из них, пораженного снайперской пулей в лоб, залила Армену лицо. Если бы не удалось засечь вражеского пулеметчика, тщательно замаскировавшегося в кустах под венком пожухлых августовских трав и листьев, перебили бы всех до единого.

Когда Армен попытался прикрыть огнем отходившего последним товарища, вражеская очередь настигла и его…

В детстве, уже хорошо понимая, что смерть неминуема для всех, он почему-то был уверен в собственном бессмертии. Ему казалось, что смерть обойдет его неким волшебным образом. Вспомнив это сейчас, почти двадцать лет спустя, Армен невольно улыбнулся.

Тем временем жизнь все еще пульсировала в нем, связывая с миром тысячами невидимых нитей — ощущений, чувств, мыслей, воспоминаний. И ему казалось, что только путем неимоверной боли можно будет разом оборвать все это, что лишь нечто сверхъестественное способно прервать это удивительное состояние, даруемое в полной мере только человеку… Но чтобы вот так, безмолвно и тихо, вместе с утекающей кровью ушла жизнь — никак не укладывалось в голове. Он не мог, не решался представить себе это, не верил, что буквально через несколько минут может стать таким же неподвижным и бесчувственным, как лежавший неподалеку пень, вырванный с корнями снарядом. Он не хотел верить и тому, что часть боевых товарищей, с которыми еще недавно разделял пищу, сон и отдых, погибла… И это давало ему силы.

Армена мучала жажда — не пил почти сутки. Всегда аккуратный водовоз вчера почему-то не появился. Подъехал же к позициям только к полудню следующего дня, как раз перед самым началом боя, когда совершенно неожиданно появился дозорный, весь в поту, и срывающимся от волнения голосом сообщил, что противник окружает. Тогда стало уже не до воды… Теперь, приблизительно зная местонахождение родника, они искали его, петляя в горном, горячем от летнего зноя лесу.

Кровотечение, несмотря на все старания, остановить не удалось. Раненый заметно сдавал. Он достал из карманов самодельного бронежилета и передал товарищам гранаты и магазины. Некоторое время спустя, стараясь не причинять раненому новой боли, бойцы разрезали бронежилет, весь пропитанный кровью, и только тут заметили третью рану под мышкой, с досадой упрекнув его за то, что скрывал ее от них…

Вскоре поиски родника увенчались успехом, и неодолимое желание вдоволь напиться овладело им. Однако раненого ожидало великое разочарование — товарищи решительно запретили ему пить: вода, обычная вода, в данном случае означала конец, несла, словно яд, смерть.

Не в силах открыть слепленный застывшей пеной рот, он жестами показал, что собирается лишь смочить губы и попробовал сделать это. Но уже через минуту его, всем телом припавшего к земле и со страстной жадностью, словно саму жизнь, ее свежесть и могущество впитывающего студеную воду, пришлось силой отрывать от жизнерадостно журчащего ручейка.

А еще некоторое время спустя Армен, сделав несколько шагов, внезапно почувствовал невыносимую, ноющую тяжесть в ногах и присел, попросив товарищей, которых столь легкомысленно ослушался, оставить его, пообещав, что с наступлением сумерек сам доберется до постов. Но когда позвали, и он с трудом разомкнул отяжелевшие веки, то понял, что силы окончательно покидают его, и жизнь, быть может, уже наполовину вышла из него.

— Уходите, — механически настаивал он, впрочем, сам не веря своим словам. — Ночью сам доберусь!

Вдруг как-то стремительно закружились в глазах кроны гигантских деревьев, и слабый дневной свет, тоненькой струйкой пробивающийся сквозь пышную листву, исчез.

Как-то смутно и далеко снилась мать, которая скончалась ровно месяц назад… Тут он почувствовал чье-то легкое и заботливое прикосновение. «Мама!» — прошептал раненый и попытался открыть глаза, но не смог. Он уже не слышал, как товарищи звали его.

Раненый впадал в безмятежное состояние, которое бывает, наверное, только тогда, когда вплотную подходишь к последней черте, целиком и безропотно отдаваясь накатившему ощущению полной, страшной свободы. Весь мир, казалось, медленно отворачивался, а ему совершенно не хотелось сопротивляться, даже попытаться удержать его. Он чувствовал себя лишним, отчужденным, стертым. Даже о самых близких, родных людях думать не было сил. Они, и это было ужасно, казались чужими и нереальными… Замолкло и внутреннее "я".

Согнутые и сгорбленные под грузом автоматов — своих и погибших друзей, под тяжестью его тела и набухшей от крови куртки, изнуренные от преодоленных восьми — десяти километров горного ландшафта товарищи тащили раненого… В военно-полевом госпитале врачи обнимали Армена как родного, а медсестры ни разу не отказали в воде, которую он просил чуть ли не каждые пять минут…