Тейн Фрис - Рыжеволосая девушка

После буйных ливней выпал первый снег. Эти дни у нас были отмечены волнением, сильным волнением, которое, собственно говоря, с тех пор больше не оставляло нас. Но зато наступил поворотный момент. Мы были в этом уверены. На всех русских фронтах враги целыми полками попадали в плен, целые полки нашли там свой конец.

— Немецкий народ поймет теперь, что не стоит начинать войну кликами ликования, — заметила как-то Таня. — Немцы шли на войну с флагами и хриплыми торжествующими воплями и только потом заметили, что в руках у них погребальные знамена.

В Голландии свирепствовали карательные отряды. С береговой полосы были вывезены первые тридцать пять тысяч жителей. Им пришлось оставить там большую часть своего имущества. Подлый воровской прием! Выгоняют людей с насиженного места и утверждают, что это мероприятие проводится в их интересах. А затем отправляют туда состав за составом и вывозят все оставшееся имущество, чтобы одарить им разоренные немецкие области. Голландские склады опустошались, для того чтобы на рождество завалить товарами немецкие магазины. С голландских церквей крали колокола, чтобы лить из них пули, которые несли смерть голландским заложникам. Однако, несмотря на все это, впереди уже маячила надежда — призрак банкротства Германии.

Однажды в начале ноября Таня чуть не бегом поднялась наверх. Я сидела и занималась; по тому, как она спешила, по ее тону, когда она еще с лестницы окликнула меня, я поняла, что она принесла хорошие вести. Я побежала к двери ей навстречу. Она вся сняла и бросилась мне на шею:

— Второй фронт, Ханна! Открыли второй фронт! Союзники в Касабланке!

В первую минуту я не сообразила, где находится Касабланка; Таня уже развернула нелегальную газету. В ней подробно описывалась высадка американцев в Северной Африке. Вероятно, это и есть второй фронт, которого требовал Сталин. Помню, что мы с Таней долго танцевали в нашей комнатке, пока, совершенно запыхавшись, не повалились на кровати.

Немцы стали истеричными. Они взывали к французскому народу о помощи против американского нападения на Марокко, а сами в это время оккупировали всю Францию. Старый Петэн, изменник родины, заявил протест. Как всегда бывает, мелкого мерзавца обманул крупный. Гитлер кричал, требуя, чтобы в его распоряжение предоставили французский флот. Моряки в ответ на это под огнем фашистских бомб и минометов подняли на мачту трехцветные флаги и затопили в Тулоне свои корабли и вместе с ними сами сошли в морскую могилу. Прочитав это сообщение, я испуганно воскликнула:

— Великий боже… Какое геройство!

Таня как-то нехотя кивнула головой и с пренебрежительной гримасой сказала:

— Геройство, Только бесплодное.

Я удивленно поглядела на нее. Она взяла из моих рук газету, еще раз прочитала сообщение и сказала:

— Лучше бы они утонули, сражаясь, а не устраивали представление. Даже умирая, надо еще раз дать врагу по морде.

Я поняла, что она думает о Сталинграде. И поняла, что она права.

Встретив Новый год дома с родителями, я в первых числах января вернулась в Амстердам; когда я добралась до последней площадки, от которой начиналась лестница к нам на чердак, там перед раковиной стоял в рабочем халате один из фотографов. Я было хотела невнятно пробормотать приветствие — как обычно с незнакомыми людьми, которых постоянно встречаешь, — но фотограф загородил мне дорогу. Он глядел на меня, словно чего-то ожидая, и это встревожило меня.

— Я хотел бы спросить вас… — наконец заговорил он, понизив голос и отступив на шаг в длинную трубу коридора. — Ваша подруга… она еврейка?

У меня дрогнуло сердце. Я холодно и испытующе поглядела на него:

— Вас это интересует?

Слегка смутившись, он недовольно пожал плечами:

— Отчасти… Я просто хотел предостеречь ее и вас.

Тут голос его понизился до шепота:

— Она кажется мне слишком неосторожной. Вчера мы сидели в кафе, встречали Новый год. Там было довольно много артистов. Ваша подруга тоже была там вместе с художником. Это один из тех, за кого мы боимся; как бы дружба с ней не повредила его делу…

Он замолчал и через мое плечо оглядел лестничную клетку. Темнота в глубине коридора производила неприятное впечатление. Мое сердце забилось еще сильнее. Он сказал «мы»… Кто это «мы»? Я вдруг представила себе кафе, пошлое, битком набитое кафе, немцев в зеленой и серой форме, красивую молодую брюнетку, привлекающую внимание посетителей, и ее неизвестного друга, который из-за нее также, быть может, привлекал к себе взгляды — но совсем другие… И это моя подруга, на которую я полагалась! Я взглянула на фотографа и попыталась говорить спокойно.