Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Поверьте, не пили целых две недели, – уверяли они со смехом. – Напились мы у гусар до зеленого змия и возвращаемся к себе через парк. Вдруг он толкает меня под локоть: «Ты… видел?!.»

– Я – нет!.. А ты видел?

– Я – нет!

Через две недели не выдержали, опять поехали к гусарам.

– Что вас давно не видно? Ведь вы знаете, сейчас же после вашего визита весь полк выходил по тревоге. Сбежал белый слон, подаренный императрице Чекрабенем, и мы его загоняли всю ночь.

– Слон! Так это же наш слон: чего ж ты уверял, что его не видел?

– А ты-то что мне морочил голову? Я ведь был уверен, что мы напились до белого слона!

– Ну так сегодня выпьем за вашего слона! – Зедергольм ликовал. Видимо, желая создать еще более интимности, он, слегка пошатываясь, начал чокаться со всеми по очереди, предлагая каждому выпить за то, что привлекает его в женщине более всего.

– А вы что находите в ней лучшего? – спросил его Филофей, слегка сощуривая глаз и почесывая свою русую бородку. Ответ Зедергольма воскресил во мне самые циничные кадетские анекдоты.

– А вы? А вы?.. – Старых стрелков уже не было никого, остальные повторяли то же гадкое слово.

– А вы? – он обратился ко мне последнему. – Что вы считаете в женщине самого лучшего?

– Сердце, – отвечал я, не задумываясь.

– Ну, вы!.. Неисправимый идеалист!

В пьяной компании бесполезно было бы отстаивать свою точку зрения.

Но я знал, откуда явилось это презрение у самого Зедергольма. Как-то раз в своем кабинете он показал мне большой портрет, написанный масляными красками.

– Вот из-за нее я пустил себе пулю в сердце, – проговорил он задумчиво. – И этот клок седых волос в бороде остался у меня на память. Но когда я очнулся, жажда жизни охватила меня… Никогда не хотелось мне жить, как тогда! И все из-за нее…

Вот откуда является цинизм у мужчин.

В заключение попойки на мою долю выпала задача доставить в свою семью наиболее пострадавшего, Бутковского. Но бедняга так накачался, что то и дело падал на землю.

– Опять ты свалился, – говорил он мне. – Ну, давай руку. Ох, какой ты тяжелый, да как же ты назюзился… Ну, держись за меня крепче, я как-нибудь постараюсь доставить тебя домой… А куда мы идем?

– Идем к твоей благоверной. Она тебя сразу приведет в чувство.

– А, пожалуй, ты и прав, – согласился он, когда я, наконец, прислонил его к калитке их дачи. – Пьян-то ведь я, а не ты.

Бедная женщина всплеснула руками и положила мужа на кушетку. Он уже совсем присмирел под ее руками. Я помог его раздеть, и она стала отпаивать его всякими зельями… Больно было смотреть на все это!

Они поженились всего несколько месяцев назад. Оба маленькие, прехорошенькие, с румянцем на щеках и блестящими глазами, перед аналоем они производили впечатление игрушечной свадьбы. Никто не мог смотреть на них без улыбки, даже герцог. Хотелось посадить их к себе на колена обоих и любоваться ими. И вот!.. Что за талант обращать людей в свиней, и где та Цирцея, которая умела бы сделать обратное?

На солдат это произвело отвратительное впечатление: «До сих пор между нашими господами офицерами такого не было», – хмуро повторяли они, качая головами. И это был первый и последний раз.

Первое лето мы с Марусей провели в Леонтьевском. Это был единственный случай, что я не был в лагере. Весной следующего года мы урвали месяц, чтоб начать осуществление давнишней мечты и построить хуторок на культурном участке в Красной поляне на Кавказе. Маруся осталась там еще на два месяца. Она приехала в конце лета, и мы сняли дачку недалеко от Бутовских. Я исчезал там все свободное время. Бутовская очень подружилась с нею… Она горько плакала, провожая Марусю на место последнего упокоения… Плакали и все мои близкие!

– Мне легче умереть, – говорила она в последние минуты, – но мой Заинька остается один… что с ним будет?

Оставшись один, я уже не находил покоя. Везде, повсюду я встречал молчаливое участие. Но этого мне было мало… Сначала я отводил душу в разговорах с сестрою, затем с моим милым братом Мишей; оба своими полными веры словами пытались вернуть меня к жизни. Старший брат мой, Сережа, уговорил меня переехать к нему, чтоб в его уютной домашней обстановке я нашел успокоение. Это было и желание Маруси. Она считала его, сухого и сдержанного на вид, наиболее способным прийти на помощь в подобную минуту.

В офицерах я встречал искреннее сочувствие, но нигде не находил столько успокоения, как среди моих солдат. Особо подчеркнутой исполнительностью, вниманием к каждому моему слову, каждому движению они всячески старались выразить то участие, которое светилось в их глазах. Но через год, через два они разойдутся по домам и на смену им придут другие. Товарищи… Я уже знал, что они не будут моими спутниками на всю жизнь. Братья… Но у каждого из них своя семья, свои заботы и огорчения… И я остаюсь один со своей безысходной тоскою… Так жить невозможно! Умереть! Я искал возможность уехать в экзотические края. Парагвайского представителя в Петербурге не оказалось. Мексика, Филиппины и другие страны отказали в приеме иностранцу…