Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

Мой жеребец весь дрожит от напряжения. Умное животное знает, что не время играть, шутить шутки. Раздувая ноздри, огненными глазами следит он за происходящим, он весь внимание. Роскошный выезд Императрицы, окруженной цветником дочерей, запряженный шестеркой молочно-белых коней цвета тамбиевского тавра, сам Государь на великолепном коне, свита Великих князей, принцев – все это проходит перед его глазами. Вот появляются иностранные агенты в экзотических шляпах с перьями… Ну, теперь держись, мой всадник! Если ты прозеваешь, я-таки пощупаю ребра хотя бы этого чудака в алой феске и расшитом золотом мундире, который замыкает шествие на куцей рыжей кобыле.

Торжественные звуки «Боже, царя храни» покрывают несмолкаемые крики «ура!», то прерываемые звуками похода и полковых маршей, то снова оживающие по мере прохождения кортежа, замирают вдали. По команде, как один человек, поворачивают полки; артиллерия и кавалерия делают заезд… Начинается прохождение частей. Но все это читатель найдет в ярких описаниях Краснова, Сергеевского… Перехожу к иным картинам, иным воспоминаниям.

Зимний период окончился. Солнце блещет, жаворонки уже заливаются, но снег еще лежит по оврагам, когда мы выходим нести царскую службу в лагерь.

Последние жаркие дни нашего северного лета… Последняя стрельба. Батареи берутся в передки и располагаются по своим лагерям. Яркая зелень Военного поля уже вытоптана, но деревья, окаймляющие горизонт, еще ласкают взоры. Позади, словно маяк, торчит «Высокое дерево Арапакозы», по которому мы столько раз брали направление.

– Батареи, стройся влево! На сомкнутые интервалы, направление на Ольгинскую церковь… Равнение направо!

– Песенники, вперед! Вольно! Прошу господ офицеров ко мне!

Рооп уже рядом. Баклунд летит вскачь с последнего взвода, все время осаживая взмыленного коня. Его порыжевшие усы торчат в разные стороны, глаза наливаются кровью.

– Что с ним такое? – замечает Рооп. – Он не в своей тарелке! Баклунд делает еще два или три широких вольта и, наконец, ста новится рядом. Клочья пены летят от него во все стороны.

– Что с тобою?

– Черт!

– Ты сам сегодня ошалел! Лошадь шла спокойно.

– Дьявол!

– Несется как бешеный, ноги вытянул, как палки, сам сидит на задней луке, как финский пароход, которого труба на… Я хотел сказать: на корме.

– Не зубоскаль, Рооп. Залез на свою лошаденку и издевается над теми, кто каждую минуту рискует сломать шею.

– Какая клячонка, мой милый! У Ваньки конь четырехвершковый, моя еще на полвершка выше.

– Выше-то выше, да бок проели мыши.

– Как так?

– Посмотри на свой маклак. Тот оглядывается:

– Правда, что за притча? Где это он заработал такую ссадину? А у тебя пятно на кителе.

– А в рожу не хотите ли?

– Ну, будет: кто рифмы точит, тот в зубы хочет. Ну, а Яльмара я еще проспрягаю.

– Что такое? Как?

– А вот как: в настоящем Backlund, в прошедшем Buck [58], а в остальном…

– Ну, погоди, я тоже подыщу рифму на твою фамилию.

– Господа янаралы, будет вам клевать друг другу очи. Вот мы уже в парке…

– По местам! С передков! Еще раз спасибо вам, дорогие! Выдать всему расчету по фунту ситного.

– Р-р-р-рады стараться! Покорнейше благодарим…

– На самом деле, что с ним такое? Слыхал, как он хлопнул дверью, когда вошел в комнату?

– Швед он был, шведом и остался. Никак не приведешь его в христианство. Сваливает на лошадь, а сам взбесился…

Перед ужином он все-таки немного успокоился.

– О, черт! Возьми всех и всякого! Понимаешь, отец ни за что не хочет, чтоб я на ней женился.

– Почему?

– Она русская – староверка… Бедный Яльмар!

– Выходит, ты прав. Видно, и на него беда пришла. С отцом ему не справиться. Он, пожалуй, и до сих пор держит для него розгу за зеркалом.

– У каждого свое горе!

– А у тебя-то что?

– Ах, милый! Разве ты меня поймешь?!

– А что?

– Да у меня двойня!.. C’est afreux [59]… – Рооп знал два или три слова по-французски и умело пускал их в оборот.