Иван Беляев - Где вера и любовь не продаются. Мемуары генерала Беляева

– Я буду петь, – повторяла она, смеясь, – только не смотрите мне в рот. Это меня смущает, я не знаю, куда деться!

Но сама она скользила все время по поверхности. Веселая и беспечная, она везде являлась только на мгновение, чтоб сейчас же снова исчезнуть и отдаться своему делу.

Под конец замужние дамы начали ее бояться. Но она не была опасна никому. Ее час еще не пробил. Как золотая рыбка в аквариуме, она мелькала здесь и там, но нигде не задерживалась ни на минуту…

«Девушка! Ты начертала мне образ героя!» [168]– этими пламенными словами отзывается раненый рыцарь на восторженное описание своей спасительницы, отрывистыми фразами рисующей ему подвиги штурмующего замок бойца, под забралом которого скрывается сам Ричард Львиное Сердце.

Но у меня не хватит красок для такого изображения. Еще менее мог бы я решиться проводить параллель между моим героем и прославленными мастерами своего оружия – Густавом-Адольфом, Зейдлицем и Мюратом, хотя в глубине души я ставлю его выше всех прочих, и не только как кавалериста, но и как человека высокого духа и глубокого, разностороннего образования, выказавшего свои таланты во всевозможных случаях жизни. Я ограничиваюсь лишь мимолетными набросками сцен, врезавшихся в мое собственное существование.

– Приехал генерал Врангель, новый начальник дивизии, – встретил меня один из адъютантов штаба. – Бегу за лошадьми для него и для его ординарца. Весь штаб уже разлетелся по позициям.

В голове стола сидели генерал и приехавший с ним молоденький гусарский поручик Гриневич, спешно кончая поданный им завтрак. Чрезвычайно высокий и стройный, с Георгием в петлице и Владимиром на шее, генерал приветливо протянул мне руку. Его энергичное моложавое лицо с коротенькими усами благодаря отсутствию одного из зубов имело какое-то юношеское выражение решительности и в то же время полной уверенности в себе, к которому беззаботное свежее лицо его спутника составляло приятный контраст.

– Очень рад, – повторил он мне, указывая на стул рядом с со бою. – Вы ведь гвардеец? Я не сомневаюсь, что мы не раз встречались на маневрах и во Дворце, ваше лицо мне знакомо.

Воображение живо нарисовало мне стройную фигуру моего собеседника, затянутую в конногвардейский колет и лосины, с длинным палашом и в каске с золотым орлом на голове. Или в блестящей кирасе на вороном коне.

– Я не сомневаюсь в этом, – ответил я. – Но кто же во всей Русской армии не знает вас по вашей знаменитой атаке под Каушеном?

Впоследствии Врангель не раз рассказывал о своей атаке – об этом его расспрашивали все, кто только мог оторвать у него минуту для рассказа. Я хорошо запомнил описание этого сражения в его собственных выражениях. В дальнейшем мне случалось слышать от других кавалеристов, не сумевших создать себе боевой репутации и называвших его подвиг безумием, упреки в напрасном пролитии крови, так как к полю сражения уже подходила бригада пехоты. Я не верю этому. Во всяком случае, моральное значение этой атаки отразилось не только на участниках боя; оно оказало колоссальное влияние на всю войну, так как выявило беспредельную мощь духа над машиной и навеки прославило имя русской кавалерии.

– Никогда не поверю, – говорил мне уже много лет спустя французский военный агент, – чтоб кавалерия могла атаковать свежие войска! Я сам участвовал в единственной конной атаке, про изведенной на Великой войне моей 1-й кавалерийской дивизией. Лошадь не пойдет на человека с оружием в руках!

Но лошадь чувствует, что делается в сердце всадника. Если сердце всадника не дрогнет, лошадь пойдет в самую пасть ада. Сколько раз приходилось мне видеть потом бешеные атаки кавалерии на нерасстроенные войска! Но для этого надо иметь русское сердце… А для европейца уже не вернутся времена Бородина и Балаклавы.

– Вы со мною? – бросил мне генерал, садясь на поданную ему лошадь.

Мы поскакали на левый фланг. По дороге Врангель здоровался со встречными казаками, которые с удивлением оглядывались на своего нового командира. Впереди маячила лава Уманского полка. Командир поскакал к Врангелю, стараясь объяснить положение, которое было далеко не из блестящих. Но с его появлением казаки повеселели, все лица прояснились, все изменилось во мгновение ока. Начальство сбрасывало с себя сонливость, энергия вливалась в каждого, лава тут и там стала теснить противника. Все пришло в движение. Вдохнув бодрость в уманцев, неутомимый Врангель помчался вдоль фронта к екатеринодарцам, находившимся правее. И там его прибытие переродило всех, тем более что многие его знали по Великой войне. К нему присоединился Науменко, деловой доклад и ясное понимание которого сразу же оценил наш новый начальник. Далее, несмотря на сгущавшийся сумрак, он полетел к запорожцам, и мы вернулись уже с наставшей ночью. Началась иная жизнь.