Егор Овчаренков - Последний бросок на запад

Но с этой улыбкой вернулись надежды и сомнения. Конечно же, предложение капитана Новака заключало в себе откровенный практический смысл: во-первых, куда большая зарплата, чем у четников, во-вторых — медицинская помощь, что в его положении было немаловажно; во всяком случае, предложение стоило того, чтобы о нем действительно всерьез подумать.

Но ведь нельзя быть даже перед самим собой таким подонком, у которого ни совести, ни чести, а одна голая выгода. Стоит ли такому жить? И что подумает Злата о таком мужчине, которому ничего не стоит предать?

Стой! При чем тут Злата?

Но мысли о ней не отпускали.

Вдалеке, на самом горизонте, полыхало зарево — натовцы где-то что-то у сербов разбомбили. По темному небу то и дело проносились какие-то тени, это была натовская фронтовая авиация, возвращающаяся на базы в Италии. Иногда еще раздавались взрывы, и их отзвуки гулко проносились по окрестным горам.

Новаку не спалось — и не потому, что спать мешали пролетающие бомбардировщики, отчего даже дребезжали стекла в окне. Причиной его бессонницы были нелады с женой и последний разговор с пленным.

В общем-то свет клином не сошелся на этом русском наемнике и не так уж важен он был для хорватской армии, чтобы уделять ему столько внимания, но каков, однако, гордец!..

Деньги — отказался. Свободу — отказался. Жизнь — отказался!

Не до конца отказался, тянет время, но прямо видно, как ищет лазейки, чтоб найти какой-то особый выход из положения.

Не выйдет!

Контрразведчика, человека очень азартного, просто зациклило на этом, именно на этом наемнике — дожать, заставить, сломать! Нет такой игры на свете, в которой бы он не смог выиграть. Нет такого человека на свете, который бы не подчинился его воле!

А что касается Златы…

Злата — пусть и его жена, но — женщина, существо более низкого порядка. Она будет всегда делать то, что он скажет.

Не смущала офицера контрразведки и дурная, среди хорватов, естественно, слава Емельянова; наоборот, если такой человек перейдет на сторону хорватов, то он, Мирослав Новак, только выиграет.

Он, как человек военный, просто не может себе позволить проиграть, к тому же проиграть русскому. А когда этот молокосос согласится, тогда, конечно, можно и к общественному мнению прислушаться, и расстрелять, если очень уж сильно требовать будут.

Мирослав Новак встал с кровати и, не одеваясь, в одних трусах, нервно заходил по комнате.

Что делать — решено, но только как?

Капитан подошел к столу — в специальном ящике, специально для таких случаев, хранилось несколько фотографий, на которых сербские солдаты были показаны в самом нелицеприятном виде. Вот четники насилуют женщину, вот они же расстреливают старика, вот поджигают дом, вот убитые дети, вот изуродованные, исковерканные трупы после обстрела четниками Сараево…

Снимки сделать было несложно — часа два работы, не больше; были бы под рукой свои солдаты да комплект сербской полевой формы. Не бегать же, в самом-то деле, с камерой за сербами. Справедливости ради надо сказать, что усташи действовали против мирного населения ничем не лучше четников. Такие или подобные события часто имели место, однако заснять их, вот в чем проблема. Пришлось прибегнуть к подручным средствам.

Но этого русского на такую примитивную наживку не возьмешь — не такой он дурак, чтобы купиться на это. Но чем тогда?

Снова пригрозить расстрелом? Может быть…

Мирослав аккуратно сложил фотографии в ящик стола и вернулся в кровать — да будь он проклят, этот русский наемник.

Достав из тумбочки упаковку снотворного, он выдавил на руку сразу две таблетки и, не запивая, проглотил…

Емельянов проснулся очень рано — светать и не начинало. Голова гудела, как барабан, — всю ночь снились кошмары. Сперва почему-то снился тот русский доктор из Теплого Стана, затем — мрачный охранник Марко, потом все это заслонило — как в кино, наплывом — лицо Новака. Контрразведчик был пьян и склонял Диму переходить на сторону усташей.

Емельянов потряс головой, несколько раз провел руками по лицу — единственный способ немного взбодриться после сна. Умываться тут не давали вообще.

А хорошо бы сейчас в душ! Ледяная водичка по полосам, по коже. Потом большое махровое полотенце…

Дима поднес руку с часами поближе к лицу, силясь рассмотреть цифры, — без десяти шесть. Просыпаясь среди ночи, он тоже смотрел на часы и тоже было без десяти шесть. Сколько же времени?

Емельянов подошел к двери и со всей силы ударил в нее ногой. Дверь гулко отозвалась. Крепкая, из толстых досок, сколоченных на совесть и обитых железом.