Алексей Азаров - Дело государственной важности

— Кристман просил помочь одному писателю. Он должен вскоре приехать. Надо ввести его в эмигрантские круги…

— Вот что, приходи послезавтра часов в восемь.

Она пришла и познакомилась с Веселы.

…Около полуночи Эльзе заторопилась — ей предстояло ехать в отель, на другой конец Праги. Провожая ее до двери, Карл улучил минутку, оказал: «Любомиру верь до конца. Многие из наших только потому на свободе, что он предупредил их. Есть и такие, что обязаны ему жизнью».

Больше Штилле не видела Любомира Веселы.

Номер телефона — вот и все, что осталось у нее как залог дружбы. По этому номеру она и звонила, всякий раз из автомата. Веселы предупредил, что в аппарате контрразведки есть нацисты. Нельзя оставить следов, иначе — конец. «Представим дело так, что меня информирует доброжелатель, стремящийся сохранить инкогнито. Аноним. Звонит, когда хочет, не называясь, и исчезает».

«А вам поверят?» — спросила Эльзе, далекая от таких комбинаций.

«Доносы на коммунистов, как правило, идут таким путем. Нацисты не очень любят афишировать себя. Почему бы на этот раз не ударить по наци их собственной дубинкой?»

Нет, о знакомстве с Веселы криминаль-ассистент Штрюбнинг данных иметь не мог. Скорее всего, провал пражской операции гестапо будет вынуждено приписать ошибкам и просчетам Бертгольда, но не Эльзе, такой молодой и выглядевшей — если она того хотела! — простушкой, честно служащей национал-социалистскому движению.

Именно простушку Штрюбнинг и увидел в Штилле. Недоумевая, почему именно на нее, не искушенную в специфике шпионажа, пал выбор Кристмана, он запросил об этом Вермке. «С такой биографией и обликом не надо легендировать», — ответил Вермке. И добавил, развивая мысль: «Впрочем, не обольщайтесь внешней простотой. Штилле два года вела в газете светскую хронику, а вышла из самых низов. Ее отец был неквалифицированным рабочим, и родилась она не где-нибудь, а в «красном» Веддинге. Это что-нибудь говорит?»

Штрюбнинг, скромненько сидевший в кресле перед огромным, внушающим почтение письменным столом Вермке, поудобнее пристроил на коленях служебную папку.

— Я понял: прошлые связи, знакомства, убеждения, привитые с самого детства…

Вермке посмотрел на него с нескрываемым недоумением:

— Этим уже занимались. И мы и гестапо. Я имел в виду другое: для дочери пролетария путь в светские салоны, как правило, закрыт. Не так ли? И тем не менее фрейлейн Штилле довольно долго вела в газете раздел «Высший свет» и, следовательно, была принята в лучших домах. А для этого мало одного лишь образования. Нужны манеры, гибкий ум и такт. И связи!

Штрюбнинг потянулся было к папке, где среди прочих документов лежала справка о биографии Штилле, но Вермке, словно угадав, поднял ладонь.

— Все, что вам известно о ней, Заграничная организация установила не вчера. И документально. — Он выдвинул ящик стола, достал картонку с личным делом. — Извольте! Училась в народной школе. Благонравна и прилежна… Дальше коммерческое училище. Окончила с дипломом «секретарь, владеющий стенографией и машинописью»; выпущена по высшему разряду. Владеет иностранным языком, знакома с итальянской бухгалтерией. Что еще? Личный секретарь писателя Теодора Вольфа, публициста. Недолго, пять месяцев… Перешла в издательский концерн Моссе. Командирована в Швейцарию в качестве помощника постоянного корреспондента. По мнению коллег из Лозаннской ортсгруппы, вела себя скромно, не придерживаясь определенных политических взглядов… Нет, не так. «К национал-социалистскому движению относится с симпатией». Это написано в тридцать втором… Ну, что еще? Сдержанна, одинока, в любовные связи не вступает.

Вермке спрятал личное дело. Выпрямился — сухой, высокомерный. Он был в полной форме СС-бригадефюрера — черной, украшенной серебряным шитьем, и эта генеральская форма подавляла Штрюбнинга, лишала желания возражать. Все же он осторожно спросил:

— Бригадефюрер и дальше собирается использовать фрейлейн Штилле?

— Это решит амтслейтер Боле! — был ответ.

Криминаль-ассистент — ничтожный чин в сравнении с эсэсовским рангом Вермке. Однако Штрюбнинг проявил твердость:

— Бригадефюрер не сочтет меня бестактным, если мы попросим его не оказывать фрейлейн покровительства?

— Кто — вы? Вы лично?

— Разумеется, нет. Мы — государственная тайная полиция.

Это была маленькая месть Штрюбнинга за дистанцию, на которой его держал Вермке, и криминаль-ассистенту было приятно сознавать, что бригадефюреру придется смириться и проглотить пилюлю.