Богдан Сушинский - Операция «Цитадель»

— Я понимаю, что ни ты, ни даже я уже не в состоянии запретить Еве «душевно выражать» все то, что она пытается выразить, хотя твердо знает, что оно не поддается никакому ни словесному, ни душевному выражению.

— Не поддается, мой фюрер, — потянулся Шауб взглядом вслед за конвульсивно вышагивающим по кабинету Гитлером.

Причем с каждым его шагом толстый мягкий ковер прогибался, отчего походка фюрера становилась еще более шаткой, нежели была на самом деле. А ведь он и так внешне напоминал человека, лишь недавно выкарабкавшегося после инсульта.

— Так собирай эти письма и держи у себя. До той поры, пока я сам не потребую их.

— …До той поры, мой фюрер, — одутловатое, морщинистое лицо Шауба порой действительно могло служить идеальным образцом некоего «человекомыслительного», как иногда любил высказываться по этому поводу фельдмаршал Кейтель, выражения. Если бы только и само лицо, и его выражения не были такими обманчивыми.

— Но даже когда я потребую их, слышишь, Шауб, даже когда потребую… а ты почувствуешь, что в эти минуты мне важно сохранить воинственность духа для принятия более важных решений… — фюрер вдруг запнулся на невысказанном полуслове и, вернувшись к столу, безнадежно махнул рукой.

— …Для более важных решений, мой фюрер, — заботливо подсказал ему последние слова утерянной мысли адъютант. — Когда я почувствую…

Однако Гитлер уже понимал, что ничего этот старый ловелас-распутник Юлиус Шауб [9] Реальный факт: адъютант-порученец фюрера Юлиус Шауб действительно не раз оказывался в центре амурно-сексуальных скандалов. , чьи лесбиянско-гомосексуальные оргии одновременно с несколькими «рейхсналожницами» уже давно перестали шокировать околофюрерский люд, не почувствует. И вести с ним разговоры на эту тему бессмысленно.

— Кстати, госпожа Браун написала вам сразу два письма, — воспользовался паузой обергруппенфюрер, чтобы восстановить свое реноме заботливого подчиненного.

— Почему ты решил, что два? — уставился на него вождь рейха.

— Это я отдал вам только одно. Вот, — достал он из нагрудного кармана, — еще одно, которое я вам благоразумно не вручил.

Гитлер растерянно взглянул на адъютанта и, покачав головой, бессильно прорычал.

— Ну зачем она ударяется в эту писанину, Шауб?! Как ей объяснить все это? И вообще, зачем так часто?

— Это — женщины, мой фюрер.

— Но ведь она не обычная женщина, Шауб, она… — все больше раздражаясь, Адольф теперь уже с трудом подыскивал нужные слова. — Она — Ева Браун.

— Вы правы: она — избранница фюрера!

— Избранница фюрера, — на ходу и почти механически повторил Адольф, но, пораженный сказанным, остановился. — «Избранница фюрера» — вот определение, которого нам с тобой так не хватало, Шауб. Наши с ней личные отношения — это наши отношения. Но для всего рейха, для каждого, кто помнит о существовании Евы Браун, она есть и всегда должна оставаться избранницей фюрера.

Если бы Шауб способен был восхищаться собственными высказываниями или хотя бы научился ценить и запоминать их, он уже давно считал бы себя Цицероном. Но, к счастью фюрера, он этих амбиций был лишен. Всегда и напрочь.

— …Впрочем, тебе лучше знать, — прервал тем временем какую-то свою невысказанную мысль фюрер. — Уж кому-кому… А письмо спрячь. Я сказал: «Спрячь!» — неожиданно врубился он в стол ладонью с такой силой, что находившийся в приемной начальник его личной охраны Раттенхубер рванул дверь и просунул голову в кабинет, пытаясь выяснить, что происходит.

— Вам чем-то помочь, мой фюрер?

Но, встретившись с испуганным взглядом Шауба, мгновенно исчез. Но потом все же вновь заглянул: любопытство и чувство ответственности уже в который раз оказывались сильнее страха.

— Ничего нового в этих письмах для меня уже нет, Шауб, — вот в чем дело! — опустошенно погружался в мягкость своего кресла Гитлер, не обращая при этом внимания на своего обер-охранника. — И потом… Венгрия. Передо мной сейчас Венгрия. Когда должны прийти те, кто приглашен на совещание?

Шауб взглянул на часы.

— Уже через двадцать минут.

— А ведь Будапешт — последний боеспособный союзник.

— Последний, мой фюрер. И почти боеспособный.

— Что это ты заладил? — вдруг подозрительно уставился на него Гитлер. — В последний раз я наслаждался твоим попугайничаньем в Ландсбергской тюрьме.

— В Ландсбергской, мой фюрер. В тюрьме ничто не отвлекает. В тюрьме каждый заново прочитывает свою жизнь, чтобы найти там немало поучительного.