Виктор Кондратенко - Без объявления войны

Зина, всхлипывая, встает с дивана. Окруженная испуганными дочерьми, пошатываясь, идет к выходу.

— Они еще пожалеют... эти новые ордынцы, получат свое! — гремит в коридоре Микола.

И тишина. Бомбили Киев, Севастополь, Минск... Мысль работает лихорадочно. Где наступает враг? Дан ли ему отпор? Какая обстановка сложилась на фронте? Больше всего тревожит неизвестность. Эх, и надо же в такое время болеть. В редакции мои товарищи, наверное, склонились над картой, собираются на главное направление, а я прикован к постели.

Кто-то стучит в наружную дверь — громко, настойчиво. Старик-врач? Но с такой силой!

— Что случилось? Кто там ломится? — сердито спрашивает Микола.

Оказывается, испортился звонок, и посыльный сержант Хозе с усердием испытывает прочность армейских каблуков, на которых красуются серебристые подковки. Хозе смугл и строен. В пожелтевшем комбинезоне, туго подпоясанный ремнем, сержант стремительной осой влетает в комнату. Говорит быстро, с едва уловимым акцентом, слегка растягивая гласные:

— Полковой комиссар товарищ Мышанский приказал...

— Ладно, Хозе, вскрывай пакет, я распишусь.

Записка редактора «Красной Армии» — газеты Киевского Особого военного округа предельно лаконична: «23 июня в 8 часов утра приказываю прибыть в редакцию». Я приподнимаюсь на локте:

— Хозе, кто в редакции? Что слышно?

— «Юнкерсы» бомбят точно как в Испании. Когда я мальчишкой покидал Барселону...

— Погоди, Хозе, с воспоминаниями. Кто же в редакции?

— Я не присматривался. После первой бомбежки получил пакеты и сразу давай баранку крутить. А потом по лестницам бегать, до самых крыш подниматься. Зато вниз хорошо: сел на перила и — с ветерком.

Хозе прикладывает руку к пилотке. Четкий поворот — и я уже слышу, как прыгает он по ступенькам, цокая подковками. Что же делать? Как быть? Жду с нетерпением врача. Конечно, он скажет: надо еще полежать. Но я не могу.

...В коридоре шарканье ног, легкое покашливание.

— Ну-с? — Врач садится на край постели. — Так-с... Давайте-ка выслушаю... — Но не спешит доставать стетоскоп. — Война, голубчик. Война! — Сухоньким кулачком постукивает по ночному столику. — Ужасно... Ужасно... Я-то знаю ее — кровавую, голодную, тифозную. Японскую видел, германскую пережил и всю гражданскую прошел.

Старичок, пожалуй, не станет меня задерживать. А впрочем, зачем мне больничный листок? Все просто: встал и ушел.

Врач еще постучал кулачком по столику и, уставясь на акварель Верещагина, неожиданно сказал:

— Вначале думал — фальшачок. Внимательно присмотрелся, вижу — отличная вещь. — Окинув взглядом картины, одобрительно кивнул. — Коллекция небольшая, всего-навсего семь вещиц, но подобраны со вкусом. — И дальше продолжал доверительным голосом: — Я, голубчик, сам страстный собиратель, можно сказать, фанатик. А как начал? Прямо-таки удивительно... Служил врачом в Первой Конной. И вот, когда буденновцы вышибли беляков из Крыма... в бывшем полевом госпитале врангелевцев среди мусора и хлама неожиданно увидел жемчужины — этюды Коровина и Левитана! — Он оживился. — И пошла, как говорится, завертелась карусель — крымские базары, комиссионки, поездки в соседние города, поиски и, конечно, находки. Куплю, бывало, картину, а краска рыбьей чешуей шелушится. Сколько там дыр и осыпей — холст светится. Хозяйка удивленно спрашивает: «Ну зачем вам такое сито?» А я, одержимый, мчусь к реставратору. Проходит какой-нибудь месяц, и верите — чудо! Все осыпи и дыры ушли. Даже губитель красок — мебельный лак — снят. Картина живет, сияет. Так вот... Немало я спас полотен и музеям подарил немало. Добрая сотня картин еще висит в моем доме. А сегодня услышал: война. И ничего не мило. Все, чем жил, — потеряло свой смысл. Как мне любоваться живописью, если три моих сына ушли на фронт. — Старичок-врач, спохватившись, достал из кармана стетоскоп и выслушал мои легкие. — Хрипов почти нет... — Пошевелил мизинцем лежавшую на столике записку редактора и глянул на меня в упор. — Однако температура держалась высокая. Если повторится воспаление, то... совершенно незачем спешить на войну. Даю вам законную отсрочку, на пять дней. Следите за температурой и постарайтесь не простудиться. — Короткий поклон. — Будьте здоровы, голубчик.

За окном снова шум, похожий на сильный ливень. Идет колонна новобранцев. Встану. Хватит лежать. Сегодня — разминка, а завтра — поход. Томительно тянется время. Монотонно тикают стенные часы. Медленно темнеет небо, и сгущаются необычные городские сумерки: Киев не зажигает огней. Внезапно на стене противоположного дома вспыхивает свет. Раздается крик, потом свисток, и одуванчик фонаря исчезает. Увижу ли я вновь освещенный огнями Киев? Когда окончится война? Об этом сколько не думай — все остается загадкой.