В. Арамилев - В дыму войны. Записки вольноопределяющегося. 1914-1917

Контрреволюционеры надеются, что голод погубит революцию…

На днях проходил по Обводному каналу. Обтрепанный армеец в истасканной длиннополой шинели с чужого плеча продает из-под полы буханку черного хлеба. Собралась толпа. Солдат ломит за хлеб цену неслыханную. Каравай переходит из рук в руки. Его любовно щупают руками, мнут корку, отщипывают кусочки и пробуют на язык, но купить каравай никто не решается.

Солдату надоел бесплодный торг.

– Да ну вас всех в болото! – он выхватил каравай и собрался уходить.

Тогда кто-то из толпы истерично крикнул:

– Мародер! Бей его, братцы!

Солдата схватили, сбросили в воду, начали топить.

Как на грех, солдат оказался прекрасным пловцом и причинил своим палачам массу хлопот. Он никак не хотел тонуть в узком вонючем канале. Подолгу держался под водой и неожиданно выплывал где-нибудь у самого берега.

Тогда на него с улюлюканьем и бранью бросались несколько десятков озверелых людей. Кидали камнями, палками, поленьями, сухим песком, чтобы засыпать глаза, ослепить…

– Мародер!

– Спекулянт!

Особенно неистовствовал седенький старик с пепельной бородой.

– Тони, тони лучше добром, а то требуху выпустим! – орал он на отчаянно барахтающегося в воде солдата.

Молодо, бойко перепрыгивая через поленья и плахи, радостно хихикал, когда бритая голова жертвы скрывалась под водой.

В конце концов солдат измучился и. обессилев, пошел ко дну.

Но успокоенная толпа еще долго не расходилась, точно не веря в смерть своей жертвы.

Суетливый старичок в нанковом пиджаке, потирая сухие костистые руки, авторитетно говорит:

– Бесприменно вынырнет где-нибудь, сукин сын. Ух какой, я вам доложу, жилистый, не приведи господи! Сам руку щупал выше локтя. Пройдет с полверсты по дну реки и вынырнет, где людей нет.

– Не может быть! – возражают ему из толпы.

– Вот те и не может! Завтра он опять каравай продавать будет, а мы с тобой без хлеба пить чай станем.

Толпа, ворча и проклиная хлебный кризис, медленно расходится.

Самосуды растут. Судов нет. В овощном ряду у лабаза с капустой стояла большая очередь. Передние увидали в углу лабаза несколько гнилых кочанов капусты. Подняли гвалт. Сзади кто-то подал команду:

– Бей лавочника! Сгноил товар, подлюга!

Бросились бить. Лавочник вырвался и убежал. Со всех сторон напирали любопытные. Получилась давка. Повара из вегетарианской столовой, стоявшего в белом фартуке в очереди, приняли за хозяина лабаза, избили до полусмерти… Переломили несколько ребер, вышибли глаз.

Член полкового комитета Форфанов, захлебываясь от смеха, рассказывал мне:

– Понимаешь, был я сейчас в Кексгольмском полку, и что там понаделала наша бражка – уму непостижимо.

Собрали летучий митинг в Александровском сквере. Как всегда, буржуи обзывали солдат шкурниками.

«Кексгольмцы слушали, слушали, – вышли из сердца. Побежали в казармы, похватали винтовки, оцепили сквер и арестовали всех буржуев.

Пригнали человек триста в казарму, втиснули во взвод. На двери замок. К замку часового. Против окон – часового, в уборную без конвоя не пущают.

Буржуи, конечное дело, перепутались: что вы, дескать, с нами делаете, товарищи и граждане солдаты?

А кексгольмцы им отвечают:

«Вы все кричали: «Война до победа» – вот мы вашу храбрость проверим. Не угодно ли с маршевой ротой в окопы?»

С буржуев песок посыпался:

«Отпустите хоть с женами проститься! – взмолились они перед солдатами. – Письма хоть послать разрешите».

Скулят все, воют. Заболели кто поносом, кто чем. Врача требуют.

А солдаты никаких не признают. Стоят на революционном своем посту – и все.

«Будете шуметь – перестреляем здесь же в казарме». – Это они буржуям.

Буржуи притихли. Смирились. Сидят уж четвертый день. На паек их зачислили, кормят помаленьку. Не кормить совсем тоже нельзя – подохнуть могут.

– Что же, отправят они их на фронт? – спросил я Фофанова.

– Не знаю, – ответил он скороговоркой. – Командир полка вишь шеперится. «Не имеем, говорит, законного права на это дело. Я, говорит, под суд за вас пойду». А солдаты говорят: «Наша теперь власть. Как хотим, так и делаем».

Пожалуй, отправят.

Перевыборы в Петроградский совет. Собрание бурное, как никогда. В казармы явились представители от всех партий, за исключением кадетов. Кадетские ораторы боятся выступать среди солдат: не одного уже поколотили…

Кадеты сошли со сцены. Борются две силы: эсэры и меньшевики, с одной стороны, большевики – с другой.