Богдан Сушинский - Костры Фламандии

– Пардон, пардон! – бросился за ним мушкетер, не решаясь, однако, поразить клинком столь унизительно поверженного противника. – Я не позволю перехватывать моих соперников!

Но сотник не понимал, да, очевидно, и не слышал его. Одним движением плеча сошвырнув испанца за борт, он уже в следующее мгновение раскрошил булавой голову низенького юркого матросика, пытавшегося проткнуть Гяура кривым пиратским тесаком.

– Держаться, хлопцы! – прорычал Гуран таким зычным басом, что, казалось, парусные канаты зазвенели, словно струны бандуры. – Руби их!

– Господа, что за дикие нравы? – искренне возмущался д’Артаньян, оглядываясь и видя вокруг себя только казаков. – Унесли достойнейшего противника! Дайте же, в конце концов, сразиться с кем-нибудь!

Повернувшись лицом к борту, мушкетер увидел, как через него неуклюже переваливается основательно подвыпивший лейтенант Морсмери.

– По-моему, лучшие каюты на этой испаньоле уже заняты! – вслух рассуждал гвардеец, на ходу отбивая шпагой клинок лежащего на палубе и пытавшегося дотянуться до него раненого испанца. – Но почему никто не предупредил, не позвал?!

Появление в усадьбе отставного майора прыткого польского офицера Ковальчика как-то сразу же взбудоражило размеренное бытие в ней казачьего полковника. Дело в том, что вот уже вторую неделю Хмельницкий и трое сопровождавших его казаков преспокойно жили себе в имении графа Кржижевского, в Чернокаменском, неподалеку от Львова, на правах высокочтимых гостей, совершенно не заботясь о собственной безопасности. Да и с какой стати им нужно было кого-либо опасаться? До того дня, конечно, когда в усадьбе ни появился этот толстяк-поручик с приказом арестовать полковника Хмельницкого!

Следует заметить, что само Чернокаменское ютилось где-то вдали от дорог, в лесной глуши, да к тому же в усадьбу полковник прибыл поздней ночью. Прислуга, как только хозяин прочел переданное Хмельницким письмо сына, поручика Кржижевского, тоже получила строгий приказ: ни слова не говорить в селе о «гостях, идущих посольством в турецкие земли». Словом, все способствовало тому, чтобы мятежный полковник мог довольно спокойно переждать две-три недели в усадьбе, стоящей на краю села, на возвышенности, и предусмотрительно обнесенной невысокой, но все же довольно прочной крепостной стеной.

Хмельницкий понимал, что за это время пущенные по его следу воинские разъезды уже достигли Черкасс, Чигирина, его собственного имения в Субботове. Что гонцы гетмана выясняют, не сумел ли он пробраться в Сечь, а поднятые на ноги местные шляхтичи рыскают по всему Правобережью, не понимая, куда мог исчезнуть «предатель интересов Речи Посполитой, вступивший в сговор с кардиналом Мазарини и принцем де Конде».

Полковник чувствовал, что сейчас лучше переждать, пока поубавится прыти у посланных коронным гетманом гончих; успокоятся его недруги в Варшаве, наконец, пока поручик Кржижевский, действуя с помощью Марии Гонзаги, не добьется от короля то ли охранной грамоты, то ли иных действий, благодаря которым с него будут сняты обвинения в измене. Но в любом случае нужно было поскорее – открыто или тайно – побывать в своем имении Субботове, повидаться с женой и детьми, а потом, переправившись на Левобережье, в более безопасные для него края, найти способ подступиться к влиятельным атаманам Сечи.

Сейчас, когда авторитет короля Владислава IV подорван, а Польшу раздирают свары шляхты, – самое время подымать Сечь на восстание. Правда, не все так просто. Еще неизвестно, как там, на Сечи, встретят реестровца, только недавно обласканного королем, да возведенного его величеством в генеральные писари и полковники? Ведь даже среди реестровых старшин нашлось немало таких, кто начал избегать его или, наоборот, прямо в глаза, прилюдно, интересоваться, за что вдруг такие королевские щедрости. Уж не изменой ли какой услужил польской он короне? Но если нечто подобное говорят реестровцы, то чего ожидать от запорожской черни?

Мучили и другие сомнения. Готовы ли сейчас запорожцы к выступлению против поляков? Сколько их на Сечи? Вдруг основные силы пребывают в очередном походе? К тому же неизвестно, как поведут себя крымчаки, на чью сторону встанут. За время его поездки во Францию на самой Запорожской Сечи и на ее границах многое могло измениться. А главное – он не способен поднять запорожцев, не заручившись поддержкой кошевых атаманов и наиболее уважаемых среди запорожского братства старых казаков, чьи голоса на казачьем вече нередко имеют больше веса, чем гетмана и кошевых.