Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия

– Но ведь вы-то обязаны были знать, что у этих самых «закоснелых нехристей» ни самих понятий офицерства, ни чести не наблюдалось, в соболях-алмазах. Впрочем, никакого смысла все эти разговоры уже не имеют. Поэтому держаться. Во что бы то ни стало – держаться, – проговорил генерал с такой твердостью, словно бы, пригибаясь под пулями, обходил окруженный врагами редут, с засевшими в нем последними своими солдатами. – Как подобает истинно русским офицерам.

Несколько минут в воздухе царило тягостное молчание.

– Как думаете, казнить нас будут на рассвете? – нарушил тишину полковник. – По традиции, во всей Европе обычно казнят с восходом.

– Вы ведь сами уточняете, что это «по традиции, и в Европе», – процедил Семёнов, не желая больше терять времени на увещевание Нижегородского Фюрера. – А России, тем более – советской, это не касается.

Этот человек всегда был неприятен ему, причем вовсе не из-за его фашистских убеждений. Нет-нет, вовсе не из-за них… Тут вступало в действие нечто более глубинное, не поддающееся ни осмыслению, ни покаянию. И даже камера смертников подавить в нем это накопившееся отвращение к Родзаевскому, а тем более – примирить их, не сумела. Скорее, наоборот.

Атаман бросил взгляд на серевшее где-то высоко, под потолком, тюремное окошечко. Приговор им зачитали около шести утра [104] По имеющимся данным, председатель Военной коллегии Верховного Суда В. Ульрих, прозванный политзаключенными за свою бесчеловечность «Кровавым Упырем», зачитывал приговор атаману Г. Семёнову, а также проходившим вместе с ним по процессу генералам А. Бакшееву и Л. Власьевскому, офицерам, активным участникам Белого движения К. Родзаевскому, Б. Шепунову (бывшему офицеру Дикой дивизии, а затем Закаспийской белой армии), И. Михайлову (бывшему министру финансов в правительстве Колчака), Л. Охотину и Н. Ухтомскому, 30 августа 1946 года, с 5 ч. 10 мин. – до 5 ч. 30 мин. Все подсудимые, кроме Л. Охотина и князя Н. Ухтомского, были приговорены к смертной казни. Охотин и Ухтомский умерли в лагерях. – Прим. авт. . Если не выведут на казнь прямо сейчас, то в запасе у него еще почти сутки… нервного, тягостного ожидания.

Крайне измождённый, опустошенный внутри, он воспользовался молчанием своего сокамерника, чтобы вновь откинуться на истекающую сыростью стену и…

…С высоты птичьего полета Семёнов вдруг увидел ламаистский монастырь, возвышающийся на небольшом плато, посреди зеленой, усеянной валунами равнины; цветущую лужайку подворья и монаха, молящегося у «Священного Камня Небес».

– Нет, Григорий, обычной смертью ты не умрешь! – словно бы не из уст монаха, в котором атаман без труда узнал предстоятеля Монгольской буддистской церкви Богдогэгена Джебцзун-Дамбу, а откуда-то из поднебесья, доносились до слуха слова этого Живого Будды, как именовали его монголы.

– Что же мне в таком случае суждено, жрец жрецов?

– Пули тебя минуют, сабли не коснутся, стрелы и копья пролетят мимо. Смерть свою, Григорий, ты позовешь сам! Ты сам накличешь её, смерть свою, атаман, сам! И будет она недостойной тебя – воина и русского офицера [105] Здесь интерпретируется пророчество, которое Г. Семёнов, тогда еще молодой хорунжий царской армии, услышал в 1913 году из уст хорошо знакомого ему главы Монгольской буддистской (ламаистской) церкви, Живого Будды Богдогэгена Джебцзун-Дамбы (встречается также написание – «Чжожен-гегена»), но смысл которого понял только после того, как, по существу, сам отдал себя в руки советских властей. Причем с боями пройдя всю Первую мировую и Гражданскую войны (кстати, войны, как и падение Российской империи, тоже были предсказаны тогда этим самым Живым Буддой), он ни разу не был ранен. – Прим. авт. !

– Что за дьявольские пророчества ты мне сулишь, жрец жрецов?!

– Не я пророчествую, хорунжий, пророчествуют Небеса.

– Но ведь твоими же устами, в соболях-алмазах!

– Я всего лишь черный гонец [106] «Черными гонцами» на Востоке всегда называли гонцов, которым выпадало сообщать правителю о каких-либо трагических событиях – поражении войск, гибели полководца, бунте его подданных… По традиции, «черных гонцов» тотчас же казнили. – Прим. авт. этих сил небесных. Люди платят мне неверием, а Небеса – неблагодарностью…

– Как же ты прав был тогда, Богдогэген, – едва слышно, сквозь сон, пробормотал генерал, нервно поводя головой. – Как же прав ты оказался, Живой Будда! Кликал-кликал и накликал я смертушку свою, сам в руки палачу отдался. – И грезилось Григорию, что это он произносит, уже сидя на циновке, по-восточному скрестив ноги, перед «Священным Небесным Камнем», рядом с Живым Буддой.