Богдан Сушинский - Правитель страны Даурия

– Спасаться бегством в Корею вы тоже не решились, – не стал щадить его самолюбие Петраков. – Впрочем, если бы вы оказались на территории самой Японии или другой страны, подконтрольной ей, наше правительство немедленно, в ультимативном порядке, потребовало бы вашей выдачи. И японцы вынуждены были либо сдать вас, либо предъявить для опознания ваше тело. Как видите, это западня. Положение катастрофично. Поэтому торговаться с нами не советую.

– Чего конкретно вы намерены добиться от меня?

Майор подошел к открытому настежь окну, постоял, подставляя лицо освежающему морскому ветру, и неспешно выкурил сигарету.

– Ответ вам известен лучше, чем мне или кому бы то ни было в Москве, – произнес он после того, как вдоволь налюбовался красотой вида, открывавшегося из генеральского кабинета. – Нас интересует все, что связано с похищенным из запасов Колчака золотом, а также со всеми счетами в банках, открытых на ваше имя или имя любого из известных вам в Белом движении людей.

– Видите ли, господин майор, никакого золота у меня уже нет, за годы войны…

– Я не требую немедленного ответа, – отказался выслушивать его майор. – Понимаю: следует подумать, собраться с мыслями, свериться по каким-то своим записям; возможно, с кем-то из своих подчиненных, находящихся неподалеку, посоветоваться. У вас будет время всё хорошенько обдумать и изложить письменно. Причем советую подать эти сведения в виде покаянного послания на имя товарища Сталина.

– Но, видите ли…

– Я ведь предупредил, – впервые за все время их встречи металлом зазвенел голос старого, опытного энкавэдиста, – что вам не следует торопиться с ответом. А тем более – впадать в амбиции и горячиться. Кстати, в другом письме на имя Сталина вы назовете всех своих генералов и старших командиров воинских частей, а также командиров карательных отрядов. Указав при этом их местонахождение, а также наличие родственников в России. Словом, все, что известно о них самих и их семьях. Опять же, в ваших интересах, чтобы эти сведения были как можно более полными и достоверными. Если только вам не безразличны ваша судьба и, главное, дети.

С минуту атаман нервно отбивал кулаками дробь по коленям, пытаясь погасить в себе нахлынувшую ярость. Слишком долго, в течение целых десятилетий, вживался он в роль главнокомандующего – вершителя судеб, чтобы теперь вот так, безропотно, принимать угрозы невесть откуда явившегося в его дом майоришки. Да к тому же краснопёрого.

– Хорошо, все, что я знаю – изложу письменно, в соболях-алмазах, – наконец произнес он, с огромным трудом утихомиривая нахлынувшую гордыню.

– Когда спустимся вниз, к этой теме возвращаться не станем. Как и к судьбе ваших детей. Там, за столом, будет протекать непринужденная, вполне дружеская беседа, в ходе которой вы поделитесь уроками своих побед в Первой мировой, а мы – своими во второй… Ничто так не объединяет офицеров разных армий, как общий враг. Разве я не прав?

Когда они возвращались к столу, Жуковский и офицеры-десантники напряженно наблюдали за их поведением и выражением лиц.

– Насколько я понял из книги «О себе», в Первую мировую вы, господа генералы, с боями прошли всю Польшу? – начал Петраков, посматривая то на атамана, то на Вечного Гостя.

Жуковский недоверчиво взглянул на атамана, но, даже уличив их обоих в игре на публику, наживку эту словесную все же проглотил:

– Именно так, почти всю Польшу, – медленно, неохотно произнес он. От природы серое, худощавое лицо его стало еще более бесцветным. На таком фоне неглубокий багровый рубец, пересекавший левую часть лба, казался еще более выразительным и зловещим.

– А каким образом в семнадцатом ваш полк оказался в Питере?

– Нас перебросили туда прямо с Румынского фронта, для охраны Временного правительства и подавления бунтов. Но еще до этой переброски Григорий Михайлович, – кивнул он в сторону Семёнова, – обратился с посланием к военному министру этого правительства Керенскому. В то время в распропагандированных большевиками фронтовых частях начались беспорядки: неповиновение, дезертирство, митинги по любому поводу. Вот наш командир сотни и предложил собрать полк из монгол и бурятов, превратив его в карательный. В принципе, никто, в том числе и полковник Муравьев, который занимался тогда формированием армии, подчиненной Временному правительству, не возражал. Другое дело, что в то время всем было не до бурят-монгольских возможностей. А затем, уже будучи в Петербурге, Григорий Михайлович предложил силами юнкеров двух военных училищ захватить Таврический дворец, арестовать всех большевиков во главе с Лениным…