Николай Серов - Комбат

Чего можно хотеть от человека, находившегося в таком состоянии? «А ведь и верно, поди-ка, домашним его за такое дело не сладко будет, — подумал комбат. — Спасибо ему и на том, что сделал, чего же еще».

— Я все понял, — проговорил комиссар, — и прошу вас считать, что пригласил только, чтобы поблагодарить за помощь раненым. Спасибо, господин полковник.

— Вот жизнь… Мог ли я еще два дня назад во сне увидеть, что буду сидеть так вот с вами, слушать вас. принимать благодарности и, главное, чувствовать, что это приятно мне… — как-то задумчиво и вместе с тем удивленно ответил пленный.

После этого и полковнику можно было встать и тем дать понять, что раз все сказано — он просит отпустить его, и комиссару можно было приказать, чтобы его увели, но оба сидели и молчали. И комбат понял их. Что бы ни было, но пленный спас жизнь наших бойцов, и к нему уже было доброе отношение, и как-то нехорошо, неблагодарно было приказать увести его, когда он сам не высказал этого желания.

Полковнику, конечно, было трудно и тревожно на душе, и, видя, как к нему относятся теперь, он почувствовал здесь себя легче, проще. Все не один со своею бедой.

Полковник долго молчал и снова спросил:

— Но что же вы еще хотите попросить у меня?

— Вам трудно сейчас. Я думаю, мы поговорим об этом потом.

— Потом… А может, этого потом для нас через минуту не будет. Война ведь. Когда я служил в русской армии, у меня был умный денщик. Я сейчас вспомнил, как он иногда говорил: «Семь бед — один ответ». Говорите, я слушаю.

— Скажите, господин полковник, вы хотели бы, чтобы вашим детям пришлось пережить то, что вы теперь переживаете?

— А вам? — обидевшись на такой вопрос, спросил полковник.

— И злому врагу не пожелаю.

— Так что же вы меня об этом спрашиваете?

— Для того, чтобы напомнить — хотеть или не хотеть мало, надо делать так, чтобы этого не было. Если отцы только для себя будут знать опыт своей жизни, сыновья могут совершить те же ошибки и пойти по дороге, которая приведет их к страданиям и мукам. Я, например, убежден, что и вашему, и нашему народу не для того сила, ум, честь даны, чтобы убивать друг друга. Вы сказали, что война с нами — ошибка для вас. Таким образом, мы с вами единомышленники по важным вопросам. Но этого мало, чтобы изменить происходящее теперь. В этом надо убеждать других. И я уверен, что вы можете сделать много доброго, говоря своим солдатам то, в чем убеждены сами.

— Но что слова теперь?

— Будущее каждый день зреет в душах людей, господин полковник, и слово — самый лучший садовник этого будущего. В этом убеждает наш опыт. У коммунистов ведь поначалу, кроме слова правды, на вооружении ничего не было. Вы это знаете.

Полковник внимательно слушал, потом спросил:

— И что я должен конкретно сказать?

— А вот это вам предстоит обдумать самому.

— Вы хотите сказать, что никакого текста, который бы я читал, у вас нет? — изумился полковник.

— Для того, чтобы дойти до души человека, надо и говорить с ним от души. Так ведь? А как я могу выразить за вас ваши чувства?

— Вы хотите сказать, что я буду иметь право говорить, что захочу? — все не веря этому, переспросил полковник опять.

— Разумеется. О чем можно, а о чем нельзя говорить, вас предупреждать не надо. Ну, например, не позволите же вы затрагивать вопросы военной тайны. Это уж как есть. Но слово, зовущее к добрым отношениям между людьми, к добрым делам, к человечности, мы не заковываем ни в какие рамки.

Полковник опять помолчал, потом спросил:

— А если я скажу так: «Друзья мои, солдаты Финляндии, слушайте слово моего сердца…».

Полковник говорил взволнованно, встревоженно, прочувствованно.

Тарасова тронуло то, что полковник старался убедить, заставить ему поверить. Комбат понимал состояние пленного. Мучительный перелом происходил в его душе. Прожить жизнь уверенным в том, что тебе доверяют, слово твое ценят, и вдруг понять, что все это было только до тех пор, пока ты не попал в беду, конечно, тяжело.

— Хорошо, господин полковник, — похвалил комиссар. — Вы хорошо все сказали. Вы зовете к доброму делу. Так что пойдемте, время не ждет.

Как только они вышли, Тарасов встал.

— Вы не спали? — удивился Миша, сидевший поодаль от огня и думавший о чем-то.

— Нет. Просто не хотел мешать.

— А я вот думаю — тоже ведь и среди них могут люди найтись. Проняло, видать.

— Видать, да.

— А какой злой поначалу был! И не подступись.

Тарасов встал, оделся и сказал:

— Пошли, Миша, дело делать. Комиссар, вишь, работает, а мы потягиваемся.