Николай Серов - Комбат

— Здорово брыкался, стерва, — проговорил Абрамов, заметив, что комбат обратил внимание на здоровенную синевшую подглазину на лице пленного.

— Извиняться не будем! — усмехнулся Тарасов.

Под общими взглядами ненависти пленный стоял не согнувшись — прямо, только сцепил зубы. На лбу у него проступили капли пота.

— Что, Каролайнена не вызвали разве? — спросил Тарасов.

— Как не вызвать, вызвали.

Каролайнен вошел, когда в подвале самый воздух уже, казалось, нагустел нестерпимым напряжением.

— Наконец-то, — облегченно вздохнул Тарасов. — Бумаги при нем какие были, старшина?

Абрамов ждал этого вопроса, тотчас достал из внутреннего кармана шинели и подал взятые у пленного бумаги. Каролайнен стоя быстро прочел их. Бумаг было немного — одни личные документы.

— Можете познакомиться, — сам полковник личной персоной, — дочитав последнюю бумагу, сказал Каролайнен, изучающе, пристально глядя на пленного.

— Ого! — невольно вырвалось у комбата, и он с восхищением поглядел на разведчиков. Разведчики никак не выразили отношения к похвале комбата. Смертельно уставшие, с изнуренными лицами, они даже не пошевелились— как стояли, так и остались стоять: один, приткнувшись плечом к стене и уронив голову, — казалось, вот-вот сползет на пол; другой прислонился спиной к стене и руками вцепился в сжатую меж ног винтовку; третий, молодой боец, уже сполз на пол и сидя, уронив голову, спал; четвертый силился стоять прямо, но его покачивало, и, казалось, он вот-вот грохнется. Но больше всех тронуло Тарасова то, что Абрамов — этот богатырь с полным, налитым здоровьем лицом, широкими плечами, крепконогий, с руками, кулаки которых были, право же, как гири, — хоть и стоял перед ним, но весь как-то сник.

Плечи опустились, веки натяжелели, и, главное, не было в серых глазах его обычной живинки и солидной спокойности. Он из последних сил тоже сделал свое дело, и теперь, когда были отданы и бумаги, ему уж было безразлично все, только бы ткнуться где и уснуть.

— Ложитесь здесь, здесь потеплее… — проговорил Тарасов и, подойдя к одному из разведчиков, взял его под мышки, как раненого, чтобы помочь ему лечь. Разведчик не отказался от помощи, только, когда лег, проговорил:

— Спасибо… — и тотчас закрыл глаза. Ординарцы сейчас же уложили остальных, прикрыли своими шинелями. Растревоженный состоянием разведчиков, Тарасов забыл о пленном, и, когда до него донесся резкий голос на чужом языке, он не вдруг и сообразил, что это такое значило.

Обернувшись, он увидел, как полковник почти кричал на Каролайнена. Лицо его сделалось злым, глаза так и кололи Каролайнена. Каролайнен, тоже немолодой уже, с сединой в волосах человек, слушал спокойно, с усмешкой на лице, что, видно, еще больше выводило из себя пленного. По этому виду и тону Тарасов сразу ощутил, как бы вел себя полковник, попадись ему в плен Каролайнен, он, Тарасов, или кто-нибудь из наших. И страданья своих бойцов, и дерзкое поведение полковника еще сильней обострили чувство ненависти комбата.

Чувство безудержной ярости, какое охватывало его в бою, вспыхнуло в нем сейчас. Побледнев, он шагнул к пленному, почти шепотом выдавив:

— Ты еще смеешь…

И наверное, много же чувства было вложено в эти негромко сказанные слова, если полковник смолк на полуслове, обернулся и, увидев лицо комбата, тоже побледнел и отступил шаг назад.

Тарасов не вдруг совладал с собой, не сразу разжались его пальцы, вцепившиеся в кобуру пистолета. На побелевшем лице полковника бисером проступили капельки пота. Совладав наконец со своим гневом, Тарасов спросил Каролайнена:

— Что это он разорался на тебя?

Каролайнен, хорошо знавший своего комбата, хоть и осуждал ненужную сейчас горячность Тарасова, понимал, чем был вызван его гнев, и был в глубине души признателен ему за это. С благодарностью глядя на Тарасова, он ответил:

— Мы встречались раньше, на баррикадах Хельсинки. Господин полковник, тогда в чине капитана, вел на нас своих солдат. Я напомнил ему об этом, и у господина полковника разыгрались нервы.

— Вот как! — глядя то на Каролайнена, то на пленного, удивленно проговорил Тарасов. — Значит, старые знакомые?

— Да-да, старые… — неприязненно посмотрев на полковника, подтвердил Каролайнен.

— Чего же он теперь-то шумит? Или все еще не понял, где он и что с ним?

— Все он прекрасно понимает, — усмехнулся Каролайнен, — даже русский язык. Он ведь служил в русской армии.

Час от часу не легче! Тарасов вопросительно, с каким-то неверием даже, смотрел на пленного.