Николай Серов - Комбат

Эта точка зрения, конечно, была и приказом. Все так и поняли сказанное, но комбат говорил так долго не потому, что не мог распорядиться коротко, по-военному, а потому, что хотел, чтобы приказ не только приняли к исполнению, но и поняли все, что иначе поступить нельзя. И все, конечно, поняли его и вновь с уважением посматривали на своего комбата. Но Тарасову хотелось услышать и слово товарищей.

— Ну что скажешь, Свинцов? — спросил он командира первой роты.

— Первая рота выполнит любой приказ командования.

— Ну это уж ты загнул, — улыбнулся Тарасов. — Любой приказ выполнить нельзя. Знаешь ведь, поди, как говорится: один дурак может задать столько вопросов, что и тысяча мудрецов не ответят. А по-нашему, это можно и так толковать: один дурак может дать такое дело, что и тысяча человек его не сделают. А вот как ты сейчас все по делу судишь?

— По уставу приказ не обсуждается, — тоже улыбнулся Свинцов. — Но раз такое дело, скажу — надо драться, а не прятаться. Я, конечно, как обдумывал наше положение, тоже подзаробел, что ли…Сидит еще в нас после всего пережитого неуверенность, что говорить. Пора и прочь отбрасывать такое. Словом, есть идти вперед, комбат!

Тарасов посмотрел на Волкова.

— Так ведь Степа сказал, лучше не скажешь, — отвечал командир штрафников.

Свинцов даже покраснел от этой похвалы. Теперь Тарасов вновь с болью ощутил, что нет Терещенко, нет Назарова… Он тяжело вздохнул и печально посмотрел на политрука второй роты. Политрук стиснул губы, потом тихо сказал:

— Так шож мы, комбат, хуже усих, шо ли?..

Да, Терещенко ответил бы именно так…

Снова скорбь охватила всех, и, разволнованный этим, Тарасов сказал:

— А что, ребята, может, все-таки послать Сережино письмо матери, а?.. Последнее ведь… Пусть не дописал, а ведь это последнее слово к матери… Угол, где кровь, оторвать надо, конечно…

— Я пошлю… — сказал политрук.

Комбат нарушил минуту молчания и тихо сказал:

— Ну что же, товарищи, давайте завтра устроим поминки так уж поминки. Чтобы всем чертям было тошно! Давайте поглядим, кому куда наступать завтра…

Трудность возникла со связью. Командир связистов сказал, что провода мало и связать роты с КП батальона нечем. В ответах старшины-связиста, в самом его виде было что-то безразлично-безнадежное. Этот человек был просто подавлен, и ему на все вроде было наплевать. Вот этого Тарасов в людях не понимал и, глядя на старшину, раздражался больше и больше. Наконец не выдержал и спросил:

— Послушай, тебе приходилось стоять на высоком берегу реки?

— А что? — не поняв насмешки, изумленный столь неожиданным вопросом, растерянно спросил старшина.

— Я просто интересуюсь.

— Приходилось.

— А камня в воду ты с такого берега ни разу не бросал?

— Ну, бросал.

— И какой он звук издает, когда упадет в воду?

— Булькает.

— Вот и ты тоже булькаешь! — не повышая голоса, но от этого не менее насмешливо заключил Тарасов под общий дружный хохот.

— Ну где же я возьму, ежели нету! — стуча себя кулаком в грудь, выкрикнул старшина.

— Неправда! — оборвал его Тарасов. — Своего нет, их провод надо найти, снять и провести, куда требуется. Они здесь не первый день стоят и не по своей воле ушли, собрав как все надо. Значит, линии связи остались где-то. Связь должна быть, старшина. От этого и дело, и жизни наши зависят. Объясни это людям, и из-под земли достанут провод.

Старшина, смущенный, поправил одежду и попросил:

— Разрешите идти?

— Иди.

Когда он вышел, Тарасов распорядился:

— Выступаем через четыре часа. Это время использовать на отдых. Что у кого еще есть сказать?

— Всем, товарищи, быть с бойцами, — посмотрев на политруков, сказал комиссар.

— Да-да, непременно! Вот ведь чуть не забыл напомнить. И вы, товарищи командиры, имейте это в виду. Поддержать людей словом, устроить ночлег получше, охрану понадежней, ну да сами знаете, что надо. О себе думать некогда, не до себя. Еще что у кого есть?

— Я в порядке сообщения, — начал Волков.

— Да брось ты это, — недовольно заметил комбат, — время ли и место ли сейчас думать, как тебя поймут? Говори прямо.

— Кочергин у меня тактику интересную применил. Располагал взвод в три цепи. Первая, что ближе к противнику, — пожиже, вторая погуще, третья, самая дальняя, еще гуще. При атаке фашистов первая встречала их огнем, две других молчали. Если фашисты не останавливались, первая цепь прекращала огонь и отходила назад. Ее прикрывала огнем вторая цепь. Потом обе цепи смыкались, и огонь усиливался. Если и это не помогало, все отходили к третьей цепи. Увеличивается дальность огневой мощи взвода, фашистам приходится идти большее расстояние под непрерывным, усиливающимся огнем. Создается впечатление, что чем дальше они продвигаются, тем с большими нашими силами имеют дело.