Владимир Малахов - Жили мы на войне

Поделкин поднялся и зашагал к землянке, бросив на ходу:

— Не забудь к орденам представить, лейтенант. Кончится война, наши героические поступки по орденам считать будут.

Любушку в самом деле вскоре наградили медалью «За отвагу». А через двое суток после этого случая она опять появилась в дверях блиндажа и, как ни в чем не бывало, зазвенел ее веселый голосок:

— Здравствуйте, мальчики! Ой, как накурили, а беспорядок-то какой!..

И все так же звонил время от времени начальник связи и говорил:

— Шерше ля фам.

— И ничего-то вы о женщинах не знаете, — прервал болтовню молодых солдат старшина, опять заглянувший к нам. — Женское сердце что лес густой: заблудиться немудрено. Вот расскажу я вам об одном случае, а там сами судите, знаете вы девчат, или они для вас так и останутся загадкой.

Было это в госпитале. Ранило меня и пришлось от войны отпуск брать. Валяюсь на койке, дом вспоминаю, а то от нечего делать с ребятами в карты дуюсь. Нам, тяжелораненым, по пятьдесят граммов полагалось. Известно, народ квелый, выпьем этот наперсток — и хорошо! Веселенькие лежим, языки еще больше распускаем. А стали в силу входить — показалось нам этой нормы мало. Кто-то эфира раздобыл. Выйдем все в коридор, а один в палате останется. Нальет, высунет за дверь — тут уж не робей, хватай и, не дыша, ликвидируй немедленно. Иначе очень уж противно. Терпел-терпел я эту гадость, а когда очередь разливать до меня дошла, взял и вылил весь запас к чертовой бабушке, за окошко. Ребята в коридоре стоят, с ноги на ногу переступают, а я лег и почитываю. Однако не выдержали.

— Скоро? — спрашивают. Я их поманежил малость, а потом все как есть и выложил. Они не верят, думают, я один эту гадость выпил, приглядываться ко мне стали, на улицу сбегали, принюхались к земле, потом на меня набросились:

— Вредитель ты. Может, это ценное лекарство, и без него наши герои-бойцы помрут от ран.

Я на такую глупость и отвечать не стал. Вдруг слышим из угла палаты голос, тихий такой.

— Вы, ребята, вот что сделайте, — советует, — вы очередность установите. Вас четверо, вот и заправляйтесь через день. Так оно лучше. Я по госпиталям за свою короткую жизнь повалялся, все тонкости этого житья изучил.

Мы с удивлением посмотрели в угол: перед «эфирной процедурой», верно, к нам пятого положили. Но был он весь в бинтах, замотан, как мумия, и, когда его несли, слова не промолвил. Без сознания человек, решили мы. А вот гляди — совет подает. Подошли мы к нему.

— Кто ты? — спрашиваем.

— Солдат.

— Знаем, что солдат, только как же ты в таком виде оказался?

— А я, — говорит, — невезучий. Сколько раз ранения получал, сейчас и не припомню. То ногу заденет, то руку зацепит, а однажды в такое место попало, что пришлось вместо докторши мужика-врача вызывать. Был случай: уж и бой закончили, поднялись в рост, через развалины пошли — тут на меня кирпич свалился, ключицу поломал. В госпиталь идти стыдно было, а пришлось.

— Ну, на этот раз тебя, парень, кажись, чуть до смерти не убило.

— Поначалу и я так думал, а теперь надежда есть — кажись, вывернусь.

Прибежала медсестра, Танюшка, и разогнала нас по кроватям. Посидела для порядка и умчалась по своим делам.

— Как же это тебя угораздило? — спрашиваю новенького.

— Самоходчик я, ну вот и погорел немножко.

— Тебе же все время больно. Чего не стонешь? — удивился я.

— Надоело. При моей жизни сильно много стонать бы пришлось. При первом ранении — стонал, кричал даже. А потом решил не позориться.

И вот стал этот паренек, Алешей его звали, поправляться. На глазах прямо. Проснется утром, приподнимется чуток и кричит:

— Привет, ребята! Это я, значит.

Прошло время, и стали мы замечать, что Танюшка уж больно часто в нашей палате вертится и все возле Алеши. Сначала думали: так положено, тяжелый он, за ним уход да уход нужен. А потом видим: тут дело не только в этом. Сидят в уголке и воркуют. Мы поначалу прислушивались, а потом стали выходить из палаты. И видим: Алешка после таких бесед веселый становится, шутки разные выбрасывает, анекдоты из него так и посыпались, ну, как горох из дырявого кармана. Хорошие анекдоты, смешные, а не матерные. Я раньше и не знал, что такие бывают.

Стали его мало-помалу разбинтовывать. Вначале руки показались, потом туловище обозначаться стало. И прямо скажу — жуткая картина открывалась. Кругом сплошной ожог, живого места нет. Ну, и заскучал он. Отвернется к стене и молчит, за целый день слова не скажет. А что тут говорить — кожа не нем буграми, в одном месте красная, в другом — желтая, а где и вовсе не поймешь какого цвета.