Геннадий Сазонов - Марьинские клещи (сборник)

Проводная связь, соединявшая подразделения внутри армий, а также армии с фронтами, а фронты со Ставкой Верховного Главнокомандующего, фактически бездействовала. В штабах на всякий пожарный случай имели переносные рации, радиостанции. Конечно, не надёжный телефон, но хоть какая-то связь. К сожалению, новыми аппаратами ещё не умели хорошо пользоваться, к тому же опасались радиоперехвата фашистов. Управление войсками резко ухудшилось, роль «телефонов» выполняли посыльные офицеры, терялось драгоценное время.

Всё же генералу Ивану Степановичу Коневу удалось по аппарату «БОДО» передать в Москву докладную, где он скромно написал, что через позиции Западного фронта просочились «мелкие группы противника», чем и ввёл в заблуждение Ставку. Возможно, такая информация командующего фронтом дала повод Сталину, спустя три дня, сказать, что он «не может добиться от Западного и Резервного фронтов исчерпывающего доклада об истинном положении дел», не может «принять никаких решений».

Принимать их надо было немедленно!

Каждый час, любая минута промедления оборачивались убитыми и ранеными на фронтах, усугубляли ситуацию для всей страны. Спасение могло быть в отводе армий в глубину нашей обороны. Но такой операции — «отвода войск» не существовало в военной доктрине Красной армии. Доктрина, порождённая сиюминутными обстоятельствами, когда сдавали города и села, была и для солдат, и для генералов единственной: «Ни шагу назад!».

Сам генерал собственной властью не имел права отдать приказ, спасающий тысячи бойцов. И одной из причин было то, что у высокого по званию командира возникало опасение, будто его благоразумное распоряжение в реальности обернется трусливым бегством частей, даже дезертирством.

А, может, всё-таки имел право?

Вряд ли!

Перед глазами было множество примеров, что такого права нет.

И самый последний случился в первые дни операции «Тайфун». Командира гарнизона Смоленска полковника Малышева, приказавшего взорвать мост через Днепр, когда туда уже въезжали танки фашистов, схватили и хотели судить. Его обвиняли в том, что он уничтожил мост «без согласования с начальством». Потом, слава Богу, всё обошлось, офицер избежал трибунала.

Но ведь десятки других мостов достались врагу без всякого боя, и враг, как на параде, грохотал по ним танками, занимая участок за участком.

За такое почему-то трибунал не полагался!

Может, всё-таки армии трех фронтов имели достаточно сил сдержать удар врага? Ведь чрезвычайных преимуществ у фашистов не было, а преимущества в живой силе и технике, если сложить всю наличность этих фронтов, у них были не столь значительные, о чём я уже сказал чуть раньше.

Пожалуй — да, имели силу для сдерживания мощного удара!

И всё же, всё же!

Так, наверное, ответил бы тот, кто умозрительно представляет себе одно из крупнейших сражений Великой Отечественной войны, да к тому же находится от него на огромном удалении во времени.

Легко рассуждать, спустя почти 75 лет, о том, чего никогда не видел и не испытал сам. Такому рассуждающему удобно, сидя в уютном офисе, а не в холодной фронтовой траншее, потягивая горячий кофе, наслаждаясь комфортом, обвинять Конева, Лукина, Буденного и, конечно, самого Сталина в бездарности и «неумении воевать», а наших врагов — Гитлера, Гудериана, фон Бока и прочих «немецких гениев» представлять первоклассными героями, настоящими полководцами, которые знали толк в военном искусстве.

О, племя новоявленных либеральных историков!

Откуда оно взялось на Руси?

Неведомо!

Развелось этого племени — тьма-тьмущая. И говорят, и пишут, и фарисействуют с экрана и со сцены. Ну, хоть бы одного из них, ну хоть бы на одну минуту «машина времени» перенесла бы в Вяземский огненно-кровавый котёл, опустила бы в траншею. Интересно, как бы заверещал либеральный историк, когда бы его поливали из пулемёта с фашистского самолёта, а из-за бугра в него летели бы вражеские мины?

Удержи, Господи, от бездумного суда над той войной, от извращенного понимания больших и малых боёв, на алтарь которых советский народ принёс неисчислимые жертвы!

По мере того, как поступали донесения из армейских и дивизионных штабов, ещё уцелевших от фашистского тарана, генерал Конев всё мрачнел, часто курил, ощущал в душе смятение. Командующий, понимая серьезность положения, в котором оказался Западный фронт, лихорадочно искал выход, прикидывал, как, силами каких армий организовать контрудар.