Сергей Лойко - Аэропорт

Семен поехал назад в Москву, а Кэтлин — назад в Украину, и вроде выходило у них все как по нотам: Семен сам кругом виноват.

Семен Сапрыкин, прекрасный человек, замечательный журналист и фотограф, погиб под Москвой в сентябре 2014 года. Официальная версия: уснул за рулем. Los Angeles Herald послала его семье двенадцать тысяч долларов, его четыре месячные зарплаты. Никто из редакции даже на похороны не приехал. Никто из его коллег, кроме Алексея, не позвонил его жене.

Посмертно он был награжден в Америке одной из самых престижных премий — премией Overseas Press Club (целая тысяча баксов!), за серию статей про войну в Украине. Премию за него принимала растроганная Кэтлин.

Алексей ехал в Украину в том числе и поэтому. Он хотел посмотреть Кэтлин в глаза и задать ей пару вопросов. Но не застал ее в Киеве. Она, как водится, была совсем рядом (!) с войной. В Харькове. Но просила его добраться хотя бы до Песок, чтобы сделать военные action-фото для ее статей.

В Киеве Алексей не удержался и позвонил Нике. Она не взяла трубку, а потом отключила телефон. Алексей не пытался анализировать свои действия, просто хотел ее видеть.

Позже он позвонил ей из номера, по гостиничному телефону. Она взяла трубку, узнала его голос, сказала: «Вас не слышно. Перезвоните». Даже через телефонную трубку Алексей слышал, как у нее перехватило дыхание.

Он написал ей письмо на имейл, просто хотел «узнать, как она». Ника не ответила. И вот теперь он сидел в автобусе, который ехал на войну, думал о Ксюше, о Нике, о том, как вдруг разбилась вся его жизнь на мелкие непонятные кусочки, словно хрустальный бокал, который нельзя ни собрать, ни склеить.

Уже затемно они доехали до Красноармейска. Стали ждать бронетранспортер. Стояли на обочине, курили в кулачок, переговаривались вполголоса, словно уже были на передовой. У каждого из них это была далеко не первая ходка на войну.

На окраине Красноармейска в домах горел свет, слышны были звуки телевизора, чье‑то нестройное пение. А впереди была непролазная ночь. Там были поселки, деревни и города, но не было ни света, ни жизни больше никакой не было. Одна кромешная тьма войны. Солдаты стояли между светом и тьмой, как древние викинги на берегу океана. Куда вынесет их волна? Все ли вернутся домой? В самой глубине черной дыры видны были короткие всполохи. Еще беззвучные.

— Все в автобус, — резко сказал командир.

— Разгружаемся? — поинтересовался кто‑то.

— Нет. Все в автобус!

Александр Сергеевич, в футболке с короткими рукавами, тонкой летней жилетке, легких брюках и таких же легких, но хорошо нагуталиненных ботинках, стоял вместе с бойцами, и его уже пробирал холод октябрьской ночи. Он был рад вернуться в теплую кабину. Сейчас придет транспорт, увезет бойцов. Он позвонит жене, чтоб не беспокоилась, выпьет чайку из термоса, закусит пирожком и поедет домой.

В этот момент пассажирская дверь распахнулась так, будто кто‑то хотел сорвать ее с петель. В облаке перегара и порохового дыма на сиденье рядом с ним бухнулся военный в грязном рваном камуфляже, в бронике и без каски. В разгрузке поверх броника у него громыхал весь арсенал армии Берега Слоновой Кости. Волосы были всклокочены и торчали во все стороны, как у дикаря.

— Значит, так, — начал пришелец, и весь автобус наполнился дымным перегаром. — Отсюда переходите под мою команду. Обстановка боевая. Оружие к бою. Я капитан спецназа, позывной «Дикарь»! Здравствуй, дядя, Новый год! — обернулся он к водителю. — Слушать сюда! Едем без света. Выполнять только мои команды. Одно неверное движение, и мы все — двухсотые. Добро пожаловать в ад! Поехали!

Александр Сергеевич не понял, как так получилось, но он завел движок и без слов тронулся с места.

— Прямо сто метров, потом бери левей чуть-чуть, — орал команды спецназовец. — Прибавь газу, дядя! На такой скорости нам всем п...дец! Сейчас через пятьдесят метров будет сгоревший танк. Нам бы в него не въе...ться!

На улице, в кромешной темноте — близкие звуки пулеметной и автоматной стрельбы.

— Все на пол, б...дь! — спецназовец кричит в салон и сам вжимается в сиденье. — Сейчас мертвая зона — двести метров. Если обнаружат, всем кранты, б...дь!

Все в салоне падают друга на друга, бряцая оружием и матерясь. Алексей остается сидеть. Он пытается снять эту картинку. Автобус трясет. Стрельба все ближе. Темень жуткая. Треск разбитого стекла. Холодный ветер свистит внутри. На плечи и на голову сбоку сыплются осколки. Попали.

— Еще пятьдесят метров, б...дь! — орет Дикарь. — Давай, давай, дядя!