Шапи Казиев - Крах тирана

Но хана это только забавляло, он привык наслаждаться жизнью, а государственные дела и войны считал досадной необходимостью, скучными обязанностями правителя, желающего сохранить свой титул и власть. Видя перед собой покорного горца, победителя леопардов, Ибрагим-хан не сомневался, что теперь все пойдет иначе. Он не только превзойдет своими успехами подвиги племянника, но и затмит славу самого Надир-шаха, которому его победы над горцами стоили моря крови.

Хан не отличался воздержанностью и скоро уже был навеселе. Но обычные развлечения ему быстро наскучили. Ибрагим-хан подозвал к себе визиря и что-то шепнул ему на ухо. Тот поклонился и бросился исполнять ханское повеление.

Вскоре гости разразились возгласами восторга. Муса-Гаджи оглянулся и увидел, что в шатер входит длинная вереница девушек, укрытых красивыми чадрами. Их сопровождали два огромных евнуха, белый и черный. Белый был главным начальником гарема со всеми слугами и немалым хозяйством. Черный же заведовал главной ценностью – гаремными красавицами, и цвет его кожи был гарантией того, что невольница не родит младенца ни от кого, кроме владыки-хана. Иначе страшное преступление сразу бы открылось цветом кожи новорожденного. Евнухи хотя и были оскопленными, но в гаремах случалось всякое.

Муса-Гаджи, пораженный увиденным, с удивлением смотрел на невольниц, но лица их были закрыты. Заметив, с каким вниманием гость разглядывает девушек, хан решил окончательно сразить Мусу-Гаджи своей щедростью.

– В Персии есть обычай, обычай властителей, – заговорил Ибрагим-хан.

– Тем, кто заслуживает особой милости, мы дарим невольниц из своих гаремов.

Эти слова обожгли сердце Мусы-Гаджи. Он стал пристальнее вглядываться в невольниц, пытаясь понять, есть ли среди них его Фируза.

– Выбирай, – предложил хан Мусе-Гаджи. – Любая из них станет твоей. И ты всю жизнь будешь возносить хвалу своему господину.

Взволнованный Муса-Гаджи разглядывал одну невольницу за другой, и в каждой ему чудилась его несчастная невеста.

– На ком ты остановил свой выбор, о храбрый воин? – спросил Ибрагим-хан, польщенный произведенным на Мусу-Гаджи впечатлением.

– Я… Не могу решить… – ответил Муса-Гаджи. – Я не вижу их лиц.

– Мне понятно твое затруднение, – усмехнулся Ибрагим-хан, посасывая чувственными губами мундштук кальяна. – Но знаток женской красоты и под чадрой отличит красавицу. Стоит ей сделать несколько шагов, и ее походка, изгибы тела под одеяниями, жесты… Тому, кто искушен в таинстве женского очарования, этого достаточно. Поверь мне: каждая из них достойна самого шаха.

– Они никогда не открывают своих лиц? – спросил Муса-Гаджи, не отрывая взгляда от невольниц.

– Только перед своим господином, когда он пожелает насладиться их прелестью, – говорил Ибрагим-хан. – Я могу приказать им открыться, но опасаюсь, как бы мои гости не лишились разума, ослепленные их красотой.

Муса-Гаджи надеялся, что если среди них есть Фируза, то она подаст ему какой-нибудь знак. Если не смирилась со своей участью…

– Выбирай, – настаивал Ибрагим-хан, – или просто укажи на любую, и ты не ошибешься.

– Пусть хотя бы назовут свои имена, – сказал Муса-Гаджи.

– Зачем они тебе? – рассмеялся Ибрагим-хан. – Назови, какое тебе нравится, и оно будет именем той, которую ты выберешь. Тем, кому посчастливится попасть в настоящий гарем, дают новые имена и дарят новую жизнь.

Но Мусе-Гаджи не нужна была никакая другая, кроме его невесты.

– Великий хан, сказал он. – Когда-то я был влюблен в одну девушку. Но она покинула этот мир. И мне бы хотелось, чтобы сохранилось хотя бы ее имя. И если такая окажется среди твоих невольниц, я бы хотел выбрать ее.

– Что ж, – развел руками Ибрагим-хан. – Спроси их сам.

Муса-Гаджи шагнул к невольницам и под гневными взглядами евнухов стал спрашивать одну за другой:

– Кто ты, красавица? Как зовут тебя? Откуда ты?

Но невольницы под чадрами или молчали или посмеивались над растерянным Мусой-Гаджи.

– А кто тебе нужен?

– Зачем тебе невольница? С виду ты простой человек, а невольницы требуют бережного обращения.

– Возьми меня, господин…

– Фируза? Я буду твоей Фирузой!

Когда Муса-Гаджи убедился, что его любимой среди невольниц нет, у него на время отлегло от сердца. Но затем оно вновь заныло от неизвестности, в которой могла таиться еще более страшная судьба Фирузы.