Шапи Казиев - Крах тирана

«Цветущую Персию оставь себе, а нам оставь нашу любимую родину. На Кубачи не зарься, ибо грех посягать на чужое. Мы скорее погибнем на своей земле, чем будем осыпаны в Персии украденными самоцветами».

Уязвленный столь вызывающим ответом, Надир приказал во что бы то ни стало захватить Кубачи и уничтожить все его население. Исполняя волю повелителя, отряды каджаров изготовились к решающему штурму и ждали только, пока пушки пробьют подходящую брешь.

Увидев эти приготовления, Кайтагский уцмий сказал старшинам, что сам попробует договориться с Надиром. Он вышел к шаху и заявил, что готов прекратить битву и признать его власть с тем, чтобы войска Надир-шаха не входили в Кубачи и оставили село под управлением его старшин.

Надиру такие условия показались оскорбительными для владыки мира, коим он себя считал. Но он, тем не менее, согласился. В конце концов получить под свою власть Кайтагского уцмия уже было немаловажной победой. А что до кубачинцев, то покарать их за сопротивление или переселить в Персию можно было и потом, когда Надир сокрушит Аварию и получит в свои руки весь Дагестан.

Вернувшись в ставку с Кайтагским уцмием, Надир-шах чувствовал себя победителем. Он возгордился еще больше, когда для изъявления покорности прибыл и Акушинский кадий. Шах принял его ласково и щедро одарил.

Но сведения, получаемые шахом от лазутчиков, говорили о том, что кайтагцы и акушинцы отнюдь не смирились. Да еще Шахман нашептывал, что покорность владетелей – одна только видимость, а на деле они только тянут время, сговорившись с андалалцами и Хунзахским ханом.

Отчасти Шахман был прав. Надир-шах и сам чувствовал, что теряет власть над ходом войны, что не все происходит по его воле. Но он все еще верил, что вот-вот явятся с повинной вожди вольных аварских обществ и сам Мухаммад-хан Хунзахский, чтобы молить владыку мира принять их под свою корону. Но вскоре были получены сведения, что кадий Андалала и сыновья Сурхай-хана созывают со всего Дагестана джигитов. Люди к ним стекаются отовсюду.

– О чем они там толкуют? – спросил Надир Сурхай-хана. – Не о том ли, чтобы склонить головы и последовать твоему примеру?

– Мне это неизвестно, – пожал плечами Сурхай, уверенный, что сыновья его заняты вовсе не тем, о чем мечтает Надир.

– Как ты мог управлять таким большим ханством, да еще и Ширваном, – удивлялся Надир-шах, – если тебя не слушаются собственные сыновья?

– Они – мои дети, – сказал Сурхай. – Но в Дагестане свободу и честь чтут не меньше, чем родителей.

– Горе им и тебе, если они что-то замышляют и не поспешат явиться ко мне на службу! – в ярости кричал Надир. – Ты был ханом, Сурхай, и можешь им остаться, если поймешь: чтобы править этим миром, свободу нужно выжигать, как чуму.

Опасаясь, как бы вслед за сыновьями не исчез и сам Сурхай-хан, Надир велел отправить его жену Айшат в Дербент, где ее поместили в новом дворце, рядом с гаремом шаха.

Прощаясь с женой, Сурхай-хан наказал ей блюсти ханское достоинство даже в стане врага и не лить напрасно слез, ибо все совершается по воле всевышнего Аллаха. А на ее немой вопрос отвечал, что слугой Надира никогда не будет, если с ним что-нибудь случится, то сыновья их отомстят шаху за все.

Ночь Надир-шах провел в мучительных сомнениях. Ни утонченные яства, ни ласки прекрасных наложниц, ни вино и кальян не могли отвлечь его от тяжелых мыслей. Он чувствовал себя обманутым напрасными ожиданиями. Ему полегчало лишь к утру, когда он приказал бить палками слугу, допустившего, что его драгоценный щит – свидетельство великих побед Надир-шаха – успел запылиться.

Затем он велел Кайтагскому уцмию отправиться в свои земли и привести в шахское войско тысячу воинов и тысячу семей назначить к переселению в Персию. На этот раз шах посулил каждому такому семейству по буйволу и повозке для домашнего скарба, по быку и корове, по пять овец и по хорошему ковру, а также пропитание и деньги на обзаведение хозяйством в Персии.

Уцмий пообещал, что непременно все исполнит, и отбыл из ставки шаха.

К полудню огромное войско Надир-шаха выступило в сторону Андалала и на следующий день остановилось на плато Турчидаг.

Первым делом у горы Чалда, над каменной грядой у края плато, был возведен шатер падишаха. Он был из черного атласа, опоясан золотой каймой с самоцветами и увенчан знаменем с персидским львом. Рядом расположился красный шатер гарема. Все вместе было огорожено каменным валом, за которым выстроились ряды шахской гвардии.