Шапи Казиев - Ахульго

Николай спросил Граббе о здоровье, о семье, но так, будто самого Граббе здесь не было. Император считал его доблестным генералом, но плохим подданным.

Граббе отвечал коротко, с глубоким почтением и ждал, когда будет произнесено главное, то, для чего его вытребовали из далекого Пятигорска. Но император уже смотрел в окно, как если бы вовсе позабыл про Граббе. Павел Христофорович вопросительно поглядывал то на генерал-адъютанта Адлерберга, то на дежурного генерала, но и те смотрели куда-то мимо. Все это повергало Граббе в трепет. Но тут вдруг император начал говорить:

– Милостивый государь, известно ли вам, что горцы упорствуют?

– Так точно, ваше императорское величество, – с готовностью ответил Граббе.

Но государю такой ответ не понравился. Он вообще не ждал от Граббе ответа. Он говорил сам с собой.

– Эти бунтовщики не поспешили воспользоваться нашей милостью. Шамиль не вышел. А я был там, в Тифлисе, и кавказские начальники докладывали, что он покорился.

Граббе только кивал, не смея перебивать императора и все еще не понимая своей связи с Шамилем.

– Горцы шалят, – продолжал император.

– Это более не может быть терпимо. Вся Европа у моих ног, а эти абреки мнят из себя революционеров. Те же гибельные идеалы! Те же эфемерные иллюзии!

Свобода! Независимость! И где? Не в просвещенной Европе даже, а в дикой горной стране, где и понятия не имеют о том, что есть демократия! Зачем же лезть на штыки из одного лишь ложного понятия о свободе? Не потерплю!

Граббе собрался было изложить свое мнение, но император обернулся к Граббе и с некоторым удивлением посмотрел на его бакенбарды, как в зеркало. Вместо ответа Граббе опустил голову еще ниже, почувствовав, что переусердствовал в своем стремлении походить на императора хотя бы внешне.

Николай вспоминал свою поездку и находил все больше поводов для неудовольствия. Каждый новый командующий брался усмирить горцев в два счета, а эта «малая», «внутренняя» война длится уже двадцать лет. Кавказская война представлялась ему чем-то неприятным, но необходимым, как докторское кровопускание. Только вот генералы были плохие доктора, они умели пустить кровь, но остановить ее были не в состоянии.

Фельдмаршал Паскевич со своим «проектом двадцати отрядов» потерпел фиаско, хотя ему были даны все средства. Генерал Розен, протеже Чернышева, тоже мало чего добился. Ему даже Шамиль не поверил, когда тот звал его на аудиенцию к самому императору. Зять его, командир Эриванского гренадерского полка флигель-адъютант Дадиани, проворовался. Император самолично сорвал с него эполеты и сослал в Бобруйск охранять арестантов. Хорошо, у Розена ума хватило самому подать в отставку. Вместо него командиром Отдельного Кавказского корпуса Николай назначил генерала Головина. Но все осталось по-прежнему. Противореча друг другу, генералы слали удивительные реляции: если собрать их вместе, выходило, что на Кавказе и горцев уже не осталось, и горы с землей сровнены. Тогда с кем они там еще воюют? Шеф корпуса жандармов Бенкендорф докладывал, что в армии брожение умов, кругом обман и предательство, казнокрадство превысило все мыслимые размеры, а на дорогах разбои. Уже сами войска стреляют и грабят проезжих.

На Черном море настроили укреплений, но это мало помогало усмирению черкесов. Крепости, города и вся Военно-Грузинская дорога постоянно находились на осадном положении. В Дагестане как будто все спокойно, но Николай подозревал в этом спокойствии зреющую бурю. Император снова оглянулся на Граббе и холодно спросил:

– Доколе?

Граббе начал догадываться, зачем его позвали.

Вдруг застучали каблуки, и в залу торопливо вошел Чернышев. В руках у него была красная папка с золоченым вензелем.

– Ваше императорское величество! – говорил Чернышев, не обращая внимания на Граббе.

– Во исполнение высочайшего повеления составлены проекты о новых назначениях.

– Дайте, – Николай требовательно протянул руку.

Чернышев достал из папки бумагу и с поклоном подал императору. Император уже не доверял ему, как раньше. Особенно после поездки на Кавказ. Протеже Чернышева привели дела края в совершенный хаос и мало что сделали для умиротворения горцев. Их кинжалы ставили под сомнение репутацию Николая как монарха всесильной державы. К тому же казна – не скатерть-самобранка, чтобы реки денег всякий раз исчезали в глухих ущельях Кавказа.