Array Коллектив авторов - Как мы пережили войну. Народные истории

Мужчин села почти всех забрали на фронт, остался только одноногий инвалид, он был за председателя в селе. Работали в поле с утра до ночи, ели скудно. Когда в поле все убирали, то тихонько, таясь, ходили собирали колоски. Если председатель был кем-нибудь недоволен, то писал донос «за сбор колосков», и того человека арестовывали и увозили в лагерь. Обычно он старался отправить тех женщин, у которых дети были под присмотром старших братьев и сестер или были бабушки или дедушки. В лагеря нужны были здоровые люди для выполнения тяжелых работ: «Для фронта, для Победы». У Зинаиды было трое детей, жила она с родителями, муж воевал на фронте.

Председатель подошел к ней на «колосках» и предложил свою благосклонность за то, чтобы она осталась с детьми и родителями, а иначе придется отправиться на лесоповал.

Зинаида собралась и ушла из села ночью. Она дошла до линии фронта, воевала в партизанском отряде. После Победы Зинаида и ее супруг вернулись с фронта в село, у них родились еще дети. А председатель переехал в город.

Наталья Золотых

Памяти моего отца, Кима Зиновьевича Беленковича (1923–1999), капитана дальнего плавания, старшего лоцмана Одесского и Ильичевского портов, журналиста и писателя

Отец никогда не рассказывал мне о войне. Война была на экране, в песнях фронтовых лет, на орденах пожилых мужчин, в учебнике истории, наконец. Мой папа не имел к этому никакого отношения. В этом я была настолько уверена, что никогда и не расспрашивала его. Да он и не рассказывал. И понятно почему – с девочками на военные темы не говорят. А сына у него не было. Так я полагала, пока не оказалось, что и сын был (намного старше меня, от первой жены), и война была.

Война открылась мне только после смерти отца. Тогда, разбирая его вещи и не видя ничего от слез, я наткнулась на пачку потрепанных тетрадок. Открываю первую. Прочесть ничего не могу. Вытираю слезы. Все равно не могу – все расплывается. Кажется, что страница тоже плачет вместе со мной. Я несу ее к свету и начинаю разбирать написанное. Боже мой… Это самая первая запись в его дневнике после того, как в его корабль попал снаряд.

Это случилось накануне его совершеннолетия, 13 ноября 1941 года.

Я начинаю новую тетрадь своих заметок. К сожалению, предыдущие, с друзьями, погибли при условиях довольно неблагоприятных (слова размыты. – В. З. ), так что… (слова размыты. – В. З. ) спасении тогда бы меня не было и мы… (слова размыты. – В. З. ) Быть может, когда-нибудь я вспомню об этом и допишу ту небольшую тетрадочку… Сейчас мне было бы очень трудно просмотреть « дела давно минувших дней » и снова вспомнить пережитое. Но пока пора кончать мое вступление и начать, наконец. День накануне моего совершеннолетия мне, кажется, запомнится навсегда. Это было тринадцатое число. Как же ненавижу я эту цифру! Поневоле становишься фаталистом, хотя осознаешь, что это абсолютный абсурд. Я хорошо запомнил эти бледные, перепуганные, растерянные лица, рука, держащая пистолет у виска, густые клубы пара, заволакивающие всю эту картину, и судно, медленно погружающееся в воду… Картины (слова размыты. – В. З. ) смерти (слова размыты. – В. З. ).

Спасся он и еще один человек по фамилии Лавренко. Об этом мне уже позже рассказала мама, которая тоже ничего не знала о дневниках.

Та первая запись заканчивается мыслями о семье:

Меня волнует отсутствие всякой связи с матерью и сестренкой. Связь с отцом была потеряна с момента его взятия в армию. Где они? Что с ними ?

Семья же в это время переправляется с обозами беженцев, прочь от дома. Бегут почти налегке – самый тяжелый груз не в руках, а на сердце, поскольку незадолго до эвакуации получены были две похоронки – одна на моего дедушку, папиного отца, который воевал в пехоте, а другая – на моего отца. Похоронки пришли в один день, и моя бабушка трясущимися руками раскрыла обе. Ее мать, моя прабабушка, взяла их у нее, внимательно посмотрела и сказала: «Мужа не жди, а Ким вернется. Не смей оплакивать его!»

Они едут, думая о нем, о пророчестве бабушки, а он едет, думая о них, не ведая о похоронках, и пути их не пересекаются, пересекаются лишь мысли где-то в пространстве дум.