Николай Великанов - Красный сотник

— Не-е-ма... — протянул он.

— Кормилов спит?

— Их благородие, кажись, не проснулись. А господин урядник выходил по надобностям...

— Где расквартированы остальные?

— Через двор у батюшки, отца Конона... В правлении. И у лекарки Василихи...

Тимофей кинул Ухватееву:

— Возьми ребят, наведайся в управление, к попу и лекарке. — Повернулся к часовому, до которого, кажется, дошло, что перед ним красные, и главное для него сейчас — спасти свою жизнь. — А ты веди нас к есаулу в гости. И без дурости... Постучи Шапкину да так, штоб открыл дверь не тревожась.

— Все сделаю по вашему указу. Не убивайте, ради Христа... У меня детишки... Все сделаю. Не губите, родненькие...

Есаула Кормилова Тимофей еле узнал. Когда Хмарин ввел его в исподнем белье в ярко освещенную двумя десятилинейными лампами гостиную комнату, ту самую, в которой Тулагин когда-то стоял связанный, окровавленный, с выбитыми зубами, перед Тимофеем предстал человек, мало похожий на прежнего, самодовольного, пышущего энергией белогвардейского офицера. Куда делись спесь его, уверенный, пронизывающий взгляд лупастых глаз. На скуластом лице по-старушечьи гармошилась кожа, чиряки коричневатыми морщинистыми кружками расплылись по щекам и лбу.

Кормилов был не испуганным, не потрясенным, пожалуй, безразличным. Он вяло посмотрел на Тулагина, на трясущегося Шапкина, поправил сбившуюся под рубахой бинтовую повязку. Тимофей обратил внимание, что есаул как-то неестественно косо держит голову: ее, точно невидимыми нитями, все время тянет к правому плечу.

— Со свиданием, есаул, — спокойно сказал Тимофей.

Кормилов болезненно крутнул головой, но ни слова не произнес.

Хмарин подтолкнул его в бок дулом карабина:

— Поздоровкайся! У него язык усох, товарищ командир. Когда я в спальню, значит, и тихо шашку, наган от него подале... Ну, потом пятки малость пощекотал... Так он, не разобравшись со спанья, заговорил поначалу. Руганью... А когда раскрыл зенки — язык и усох.

Тимофей поманил Шапкина.

— Помоги их благородию одеться по форме. Што за вид в исподнем.

Атаман послушно принес мундир, шаровары, сапоги есаула, попытался оказать помощь, но Кормилов оттолкнул Шапкина...

Как полмесяца назад семеновцы выводили Тулагина из атаманского флигеля, так теперь Кормилова сопровождали красногвардейцы на пустырь возле церкви. Есаул ежился от бодрящей утренней прохлады и от предчувствия неизбежного для него исхода. Он шел мелкими шажками, вкрадчиво озираясь по сторонам.

По станице то там, то тут хлопали выстрелы. Ребята Ухватеева сгоняли к церковной ограде обескураженных кормиловских вояк.

В том месте, где прошлый раз проходил поединок, на пыльном пятачке у церковной ограды, Тимофей остановил есаула, взглянул в его белое, как мел, лицо:

— Ну, что? Продолжим потеху?

Тулагин попросил у Хмарина шашку, подал Кормилову:

— К барьеру, господин есаул.

Тот с неуверенностью взял в руки клинок.

Они встали друг против друга: один — высокий, поджарый, загорелый — свободно, с открытым взглядом, другой, — хотя и широкоплечий, но сгорбленный, придавленный к земле, мертвенно бледный.

И красногвардейцы, и семеновцы с напряжением ждали, что будет дальше.

— Ты ж видишь, сотник, какой я... — не выдержал, выдавил из себя есаул.

— Таким и я тогда был, — щеки Тимофея схватились розовым огнем, под ними заходили жесткие желваки. — Так ты перед потехой еще избил меня в кровь.

Тулагин со звоном вырвал из ножен свою шашку. Кормилов не двинулся с места. И саблю не поднял для боя.

— Ну, защищайся, ваше офицерское благородие!

— Я ж — раненый! — вдруг сорвался на фальцет есаул. — Я ж тобой тяжело раненный!

— Раненый? — Тулагина душила злость. — А товарищ мой, комвзвода Моторин, разве не был тяжело раненный вашими белыми сволочами? И ты, гад, все ж приказал порубать его на куски...

Кормилова забил нервный тик.

— Руби его, паскуду, командир! — выкрикнул Хмарин.

Голова Кормилова еще больше скосилась к плечу. Шашка выпала из ослабшей руки, мягко шлепнулась в пыль. За нею беспомощно стал крениться и тоже свалился наземь, как мешок с песком, и сам есаул.

— Помилуй, если душа в тебе есть... — вырвался сиплый стон из его груди.

— И-э-эх, гнида! — с омерзением сплюнул Тимофей. — И жил сволочно, и умереть, как казак, не можешь... — Он с ожесточением бросил саблю в ножны, шагнул к Пляскину, державшему под уздцы его лошадь. Вздевая ногу в стремя, обернулся на жалко валявшегося в пыли Кормилова, добавил: — Выживешь — не дай тебе бог еще раз со мной столкнуться...