Аркадий Кузьмин - Свет мой. Том 4

– Да если бы еще тогда, когда я невестилась, приуготовили меня к замужеству без прикрас, к суровому призванию быть спутницей офицера, – зашелестел опять голос Нади, как на пластинке, – я бы, надеюсь, тогда без стольких уж ахов и охов морально приготовилась к тяжелым будням патриотическим. Но я ведь окунулась в этот омут после разнеженной молодости под присмотром ласковой, щадящей, сердобольной матери, вот что. – Она высунулась опять в коридор, подозвала сына к себе, и тот, набегавшись волу, уже послушно прислонился к ее коленям и затих, поблескивая глазами. И она договорила: – Хотя перевод Максиму и не дали покамест, но какое это облегчение для нас, что выхлопотали отпуск для него, представляете: уж вдвоем-то мы повозимся с Вовой. Как только муж подъедет к нам в Ялту, – втроем поедем в Евпаторию; бог даст, устроим там Вову на платные процедуры. Может, и в горы сходим; полезен, лечебен горский воздух, где сосны. В нашем-то военном городке, бывает очень неприятный ветер дует, если он северный, хотя случается и тепло. Сиверко так давит на психику – от него, ветра, становишься совсем больной. Жутко голова разбаливается, наступает усталость, будто не хватает мне кислорода; наверное, ветер настолько изменяет состав воздуха. У нас и другие жалуются на это. – И она замолкла, лаская притихшего у ее колен сына – поглаживая его по золотистой, приклоненной к ней, головенке.

XIII

– Да, – нервически протянула Нина Федоровна. – О, еще долго, голубушка, наши идеи не осуществятся! Доживем ли? Не верится. – Так в продолжении всего повествования Надежды она под влиянием услышанного порывалась не единожды встрять и высказать нечто наиболее существенное, хотя, казалось, и старалась сдерживать себя. Ее теперешнее состояние было угнетенным еще более, чем вчера и сегодня утром; ее терзала одна тоскливая безысходность – такое чувство, скопившееся в ее душе; она искала, видно, утешения в сочувствии других сердец. Надеялась на это. Не зря она, помедлив чуть, тяжело вздохнула и, как-то причмокнув непроизвольно, начала отсюда:

– Вообще, как жизнь!.. Сколько людей, столь ко судеб – у каждой из нас своя. И такая, однако, схожая.

Я тоже вот почти уж тридцать лет как связана супружеским союзом, также с офицером. Ко мне, двадцатисемилетней – в тридцать пятом году – пришло материнство; с тех пор оно главенствует над всем, мной руководит. И сначала, признаюсь вам, и я, еще неискушенная ни в чем и нереальная, как всякая баба, так же строила для себя какие-то сверхоптимистичные проекты личного счастья и благополучия, эти несбыточно-воздушные замки, – у кого из нас, выходящих замуж добровольно или самовольно, не бывает именно так? А потом – я оглянуться не успела – все закрутилось и мои честолюбивые проекты куда-то на задний план отодвинулась, и там совершенно потерялись из виду; а вперед выступило, заслонило собой все, самое насущное и реальное для меня, для моей растущей семьи. Это потребовало сразу моих колоссальных усилий. Мне-то действительно некогда было оглянуться, чтобы рассмотреть жизнь вблизи: а какая ж она наощупь? Жила, что говорится, без выходных. Как примерный, хозяйственный мужик-крестьянин, не отдыхающий от земли, которая его кормит: у него не может быть отдыха в посевные или в уборочные дни, в непогоду, в холод, в жару, во время засухи, сенокошения. И я не могла, естественно, диктовать ей, жизни, какие-то свои допотопные условия. Почти треть века, что я замужняя, пролетело-промелькнуло мимо, точно бегущая назад за окном вагона станция: на ней мы не останавливаемся только потому, что поезд скорый и нам нужно куда-то спешить.

Ужасаясь, я теперь все чаще оглядываюсь.

В ленинградской гостинице с кафельным рестораном один заросший командировочный внушал мне: якобы военные составляют особую касту людей. Можно вполне согласиться с этим утверждением. Мой бывший опекун, двоюродный брат, закончил военную службу в чине подполковника. Как никто другой обеспечил свою старость. Он ежемесячно получает пенсионные (приличные) – они никуда у него не деваются, да еще сто рублей окладных, приработанных. Они с женой бездетны, всем обеспечены; поэтому они не знают, куда свои деньги определить. На работе же у него девчонка из семьи многодетной, дочь погибшего фронтовика и мать-одиночка бьется; поднимаются целые бури, которые он устраивает, чтобы не платить ей лишнюю десятку. Зажирел, видно: отрастил дубовую, непробиваемую шкуру…

Не подумайте превратно: будто я клевещу на него от черной зависти какой или от того, что мой капитан не преуспел подобным образом – ему поменьше отвалили.