Олег Буркин - Хуже войны

— Пока не решили.

— А у меня, Женя, шанс есть? Как думаешь?

Корытов пожал плечами:

— Как у всех. Четверо ротных ждут повышения.

— Понятно, — помрачнел Фоменко.

У двери комнаты Корытова оба долго вытирали ноги о полинявший лоскут шинели, служивший половиком.

— С возвращением! — сказал Корытов, переступая порог.

Фоменко шагнул следом и ласково произнес:

— Умеешь встречать, стервец.

В центре застеленного чистыми газетами стола Рокфеллер соорудил скульптуру: на уложенных в ряд банках тушенки, как на гусеницах, возвышалась башней буханка ржаного хлеба с торчащим из нее стволом — бутылкой «Столичной».

— И как твой шедевр называется? — кивнул на скульптуру Фоменко.

— Пьяный танк в предгорьях Гиндукуша, — объявил Корытов, плюхаясь на табурет. — Сейчас мы ему пушку обломаем!

— Водка–то хоть не «паленая»?

— Обижаешь, — развел руками Корытов. — Для тебя берег. Знал, что приедешь живой, здоровый. Ты же везучий.

Неожиданно помрачнев, Фоменко вскинул голову:

— Это я‑то?

Корытов недоуменно посмотрел на него:

— А разве нет?

— Какой я, к чертовой матери, везучий, — махнул рукой ротный. Он прошелся из угла в угол комнаты, вернулся к столу и сел. — Сколько я уже жду, Женя, когда мне повезет, — сказал Фоменко.

Рокфеллер удивленно вскинул брови:

— Раньше ты не жаловался на жизнь.

— Эх, Женя, Женя… Я ведь уже на первом курсе училища получал ворошиловскую стипендию… Я был лучшим на своем курсе!

— Ты и сейчас самый лучший ротный во всей сороковой армии, — Рокфеллер рубанул ладонью воздух. — И самый лучший мужик в этом драном полку.

— Жаль, что не с самой лучшей судьбой, — усмехнулся Фоменко и положил на плечо Рокфеллера руку. — Я ведь тебе никогда не рассказывал… Как она со мной обошлась. И почему я до сих пор только капитан.

— Так расскажи.

Фоменко снова встал, подошел к окну и, опершись о подоконник руками, вздохнул:

— Принял я после выпуска из училища танковый взвод. Взвод был как взвод, а через год стал лучшим в полку. Я ночей не спал, а если спал, то в казарме. Не жалел ни себя, ни других… И еще через год получил роту.

Недолго вот только ею командовал. В шестьдесят восьмом ввели нашу дивизию в Чехословакию. Ты помнишь — мы тогда подавляли контрреволюцию…

В грустных глазах Фоменко словно ожило воспоминание.

На улицах чешской деревушки не было ни души.

Передний танк остановился на ее окраине. Следом за ним замерли остальные машины танковой колонны.

Из башенного люка переднего танка показалась голова старшего лейтенанта Фоменко.

Высунувшись по пояс, он увидел бревенчатый хлев у обочины дороги. На неровной стене хлева белели крупные буквы. Написано было без ошибок: «Небо, проснись! Русские сошли с ума!»

Из люка механика–водителя вылез сержант Бочкин. Шевеля губами, он тоже прочитал надпись на стене. Сержант повернул голову к ротному.

— Товарищ старший лейтенант, я этот хлев мигом снесу. Только прикажите…

Фоменко поморщился, как от зубной боли.

— Бочкин, ты хоть и не деревенский, но должен знать, что такое хлев для крестьянина.

Бочкин шмыгнул носом:

— Чего тут не знать.

— А по–русски чешские крестьяне писать, да еще без ошибок, умеют, а? — спросил ротный.

Бочкин усмехнулся:

— Это вряд ли.

Фоменко вздохнул:

— Так за что же нам их оставлять без хлева?

— Выходит, не за что, — развел руками Бочкин. — Вот если бы нам попалась та контра, которая это намалевала…

— То–то и оно.

Фоменко поправил шлемофон и, махнув рукой, скомандовал:

— Продолжать движение!

Колонна снова тронулась с места…

…Танки стояли на площади небольшого городка. Фоменко дремал на броне, подставив лицо ласковому вечернему солнцу. Заслышав чьи–то приближающиеся шаги, Фоменко открыл глаза и увидел, что к его машине подходит командир батальона — рыжий, сутулый майор Мезенцев, и тут же соскочил на землю, вытянулся в струнку и козырнул.

— Товарищ майор…

Мезенцев махнул рукой.

— Вольно.

Буравя ротного глазами, комбат процедил сквозь зубы:

— Тебя в политотдел дивизии вызывают. Догадываешься, зачем?

Фоменко виновато опустил голову и обреченно вздохнул:

— Догадываюсь…

Штаб дивизии располагался в старом двухэтажном здании школы.

Кабинет начальника политотдела Фоменко искал недолго. Но стоял он у массивной дубовой двери, чеша в затылке, минуты две. Наконец, решившись, постучал в дверь.